работу. Лобода появился спустя несколько дней. Он обнял Алексея, сказал, что дочка и жена находятся под его личным наблюдением.

— Такую красавицу она тебе родила, вся в мать. Я в нее влюбился. Вот подрастет, возьму в жены. Отдашь? — шутил боцман.

— Ты хоть и старый хрыч, Василий Васильевич, но за тебя отдам, — отшучивался Алексей. — Только охраняй их лучше.

Алексей успокоился, знал — на боцмана можно положиться. А работы все прибавлялось. Одесский обком требовал усилить агитацию на заводах, фабриках, среди безработных. Ежедневно сложным подземным путем пачки газет и листовок, завернутых в красочные рекламные обертки табачной фабрики Попова (их в огромном количестве поставляли подпольщикам рабочие фабрики), попадали в дом на Старом Базаре. Отсюда пакеты забирала рабочая молодежь и разносила по всем районам города. Газеты читали на кораблях, фабриках, в порту.

Контрразведчики сбились с ног в попытках обнаружить типографию. Газеты находили, а вот типографию… Не помогали ни разносы начальства, ни активная помощь разведчиков оккупантов.

Одесса билась в агонии. Белые армии стремительно катились к Черному морю. Теперь уже никто не вспоминал о походе на Москву. Иностранцы под шумок покидали город. Все понимали — Деникин обречен. И несмотря на все это, Одесса веселилась, развлекалась, торговала. Рестораны ломились от пьяных офицеров, кокоток, господ в котелках. На столы выбрасывали пачки теперь уже никому не нужных, потерявших свою цену «колокольчиков». Скорее освободиться от бумажек и получить за них хоть что-нибудь! Пароходы в порту стояли в готовности. Билеты нельзя было купить ни за какие деньги. Даже на валюту.

На Ближних Мельницах, на Пересыпи и Молдаванке по приказу губкома создавались рабочие вооруженные отряды. Белые были при последнем издыхании, но всё еще показывали зубы. Расстрелы, истязания, пытки не прекращались. За малейшее сочувствие большевикам расстреливали. В ответ на репрессии рабочие отвечали забастовками. Бастовали порт, джутовая фабрика, трамвайные парки, судоремонтный завод, а на французском крейсере «Вальдек Руссо» подняли красный флаг.

По улицам Одессы уже бегали мальчишки-газетчики и звонкими голосами кричали:

— Советский ироплан над Одессой! Советский ироплан над Одессой! — и продавали белогвардейскую газетенку «Одесские новости», в которой об этом не было напечатано ни слова.

Что такое? Кто научил их сеять панику? Немедленно изловить всех газетчиков! Впрочем, дело не в газетчиках. Все валится, рушится как карточный домик, а аэроплан действительно прилетал….

Красные подходили к городу. По ночам отдаленно ухали залпы орудий, где-то стрекотал пулемет, постреливали на бульварах и в садах. По улицам стало страшно ходить. Жители Одессы плотнее закрывали ставни окон, задвигали засовы, тушили свет в комнатах. Без света оно безопаснее. А днем к порту и по дорогам тянулись подводы с награбленным добром. Чего только тут не было! Картины, мебель, ковры, набитые вещами чемоданы.

Тревожные дни… Холодное февральское море глухо плескалось в каменную набережную, выбрасывая на берег щепки, яблочные огрызки, апельсиновые корки. Еще толстые, расфранченные, счастливые господа по-хозяйски грузили свое имущество на иностранные пароходы, еще пели в ресторанах пьяные военные «Ала верды, господь с тобою!», «Под знойным небом Аргентины», «Все, что было сердцу мило», еще пытали в контрразведке выданных провокаторами подпольщиков, но всюду уже видны были приметы наступающей неотвратимой гибели старого мира.

У неопрятных, грязно выбеленных складов на часах стояли оборванные, расхристанные, заросшие солдаты в папахах. На рельсах вдоль складов уныло тянулись ряды разбитых, загаженных вагонов. Изредка посвистывали жалкие инвалиды-паровозы, покрытые копотью и ржавчиной. Между железнодорожными путями в кучах мусора рылись и грызлись бездомные псы. С криком носились голодные чайки, дрались из-за отбросов, выкидываемых с судов. На всем лежал отпечаток безразличия к тому, что будет с Одессой. Всеми владело желание скорее покинуть город, оказаться подальше от выстрелов и страшных большевиков. А большевики уже создали объединенный ревком. Все было готово к восстанию. Ждали только сигнала.

Алексея подняла громкая команда Колотова:

— Вставайте! Пошли, товарищи! Восстание началось, наша армия входит в город. Все вооружены? Выходим. Остаются только те, кому приказано.

Маленький отряд подпольщиков двинулся к Молдаванке. Через головы с воем пролетали снаряды, слышалась трескотня ружейных выстрелов, полыхали пожары. По улицам торопливо шли вооруженные рабочие. На Садиковской улице отряд остановился. Кто-то впереди скомандовал:

— К порту! Не дать белякам уйти!

Двинулись дальше. В центре наткнулись на отступающих деникинцев. Защелкали выстрелы. Но это уже была не армия, а отдельный, сильно потрепанный заградительный заслон, в задачу которого входило не сопротивление восставшим, а прикрытие эвакуации. Его быстро смяли внезапно появившиеся красные конники. Многие белые солдаты сдались в плен.

Когда Алексей со своим отрядом наконец добрался до порта, он увидел картину, запомнившуюся ему на всю жизнь. Из тифозного барака, расположенного тут же на причале, вылезали еле живые, в отрепьях, бритоголовые, худые, как скелеты, люди. Они в мольбе простирали руки к только что отвалившему от стенки краснотрубому пароходу. Раскинув ноги, подняв к небу остекленевшие голубые глаза, на земле лежал полковник-доброволец с желтыми прозрачно-восковыми пятками. Кто-то успел стянуть с него сапоги.

К Воронцовскому маяку с большим креном, переполненный пассажирами, подходил пароход. Он уже был в зоне недосягаемости, но спешившиеся красные кавалеристы бежали по молу и беспорядочно посылали ему вдогонку пули. Это был последний пароход, вышедший из порта. Вот он завернул за маяк, задымил, под кормой забурлила вода. Дали полный ход! Скорее прочь от ставшего чужим берега! Так много надежд было связано с ним, и вот ничего не осталось.

Отряд возвращался в Куяльник радостный, оживленный. Кто-то в полный голос запел «Интернационал». Все подхватили. Мальчишки с остервенением сдирали с рекламных тумб и стен еще свежие приказы интервентов и белых городских властей: «Одессу не сдавать!»

Где же они, грозные защитники генерала Деникина, линкоры «Жан Барт», «Жюстис», «Мирабо»? Дымят где-нибудь в Средиземном море? Обманули вежливые французские адмиралы и изящные дипломаты. Что поделаешь, своя рубашка ближе к телу. Кому хочется попасть к большевикам в руки? Вот тебе и «Одессу не сдавать!». Рабочие отряды уже заняли все важные правительственные учреждения: почту, телеграф, контрразведку. Скоро подпольщикам стало известно: в город вошли красные части. Одесса была свободна.

18

Длиннющий состав из теплушек и санитарных вагонов еле тащился. Он лязгал на стрелках, часто останавливался на полустанках, а то и прямо в поле. Иногда отцепляли паровоз, и тогда состав подолгу простаивал на станциях. Никто не знал, когда поезд двинется дальше. Красноармейцы с жестяными чайниками выскакивали из вагонов, бежали за кипятком. С едой было плохо. Торговки у поезда не появлялись.

У разбитых вокзалов, на заплеванных, загаженных перронах сотни людей осаждали состав. Ехать на