– Да не о том я! – досадливо перебил Осьма. – Это-то понятно, и Корней, как я понимаю, в таких делах умелец изрядный. О другом речь. Ты заметил, что весь разговор шел так, будто князя в Турове и вовсе нет?

– Так его и вправду сейчас в Турове нет…

– Тьфу! Ну, чего, Леха, ты дурнем-то прикидываешься?! Разговор шел так, будто князя в Турове ВООБЩЕ нет! Один раз помянули, что в Степь с братьями ушел, и все, а про Святополчичей, которых Мономах изгоями[52]сделал, то так, то сяк поминали, да еще и переглядывались между собой со значением. Или не заметил?

– Ну и что?

– А то! – Осьма поерзал в седле и глянул на Алексея, как учитель на непонятливого ученика. – Если бояре без князя нашествие отобьют, то на кой им князь? Князьям на то и подати платят, и бесчинства людишек их терпят, чтобы защищал, а если не может… понял меня?

– Это ты дурнем не прикидывайся! «Платят», «терпят», – передразнил Алексей собеседника. – Да попробовали бы не платить и не терпеть, им бы так напомнили, кто в доме хозяин, что до конца жизни почесывались бы, если б, конечно, головы на плечах сохранили.

– Ну, не скажи, Леха, не скажи. Или не знаешь, что иным князьям не только «путь указывали», но, бывало, и живота лишали?

– «Путь указывает» не боярство, а вече![53]

– Ну что ты как дитя?! Вече, вече… еще скажи «глас народа». – Осьма презрительно сплюнул, но, глянув на Алексея, торопливо выставил перед собой ладонь и заговорил иным тоном: – Ладно, ладно! Были времена, когда вече и впрямь гласом народным глаголило, да только прошли те времена давным-давно. Когда народу не так уж много, когда все друг друга знают… тогда – да, вече. А теперь, когда города выросли, когда, скажем, в том же Турове многие тысячи людей, когда один горожанин на другого смотрит и не знает, свой это или посторонний… Нет, Леха, теперь это не вече, а так, видимость одна. Или не слыхал, как бояре горлопанов покупают, чтобы на вече орали, не то, что думают, а то, за что заплачено? Или ни разу не приходилось слышать, что за боярином таким-то столько-то народу, а за таким-то столько-то? И это, по-твоему, «глас народа»? Девкой-то наивной не прикидывайся.

– Вот ты про какой товар с гнильцой говорил! Да, за такую «торговлю» и впрямь головами платят. – Алексей ухмыльнулся и подмигнул Осьме: – А не из-за этой ли «торговли» тебе от князя Юрия прятаться приходится? А, Осьмуха?

– Да не обо мне речь! Ну что ты непонятливый такой? Свято место пусто не бывает! Если туровское боярство силу за собой почует, так не просто князя погонят, а выбирать станут, кого на туровский стол позвать! Ну, дошло теперь?

– Хочешь сказать, что Корней с Федором думают сменить Вячеслава из Мономашичей на Вячеслава из Святополчичей?

– Так племянник же! И на Мономашичей зол! И…

– Ну, ты загнул! – перебил Алексей, но уверенности в его голосе не чувствовалось.

– Да ты же сам говорил, что Вячко Клецкий может полесское боярство поднять и возглавить! Для чего, ты думаешь, Корней с Федором надумали его в Пинск вызвать?

– Я говорил, что это глупость! И сейчас то же самое скажу! Туровские земли почти со всех сторон Мономашичами окружены, задавят!

– Но соблазн-то какой! Сами нашествие отбили, сами князя себе выбрали. Да поместное боярство только о том и мечтает!

– Опять бояре… – Алексей поморщился. – Только и думают, что о своей выгоде, а во что это оборотиться может…

– Боярин боярину рознь! – Осьма снова заговорил менторским тоном. – Это княжьи людишки только и мыслят, что урвать побольше с земли, да еще и от князя милости получить – им более жить не с чего! А поместное боярство в обустройстве земли заинтересовано, в неизменности порядка и в изжитии временщиков, которые сегодня здесь, а завтра вместе с князем в иное место подались. А после них – хоть трава не расти. А тут случай такой князю сказать: «Или ты правитель наш, или перекати-поле. Если правитель, то совершай деяния правителя, в благополучии своей земли заинтересованного, а если перекати-поле… так и катись! На тебе свет клином не сошелся»![54]После того как полоцкое нашествие отобьют, у многих, знаешь ли, в головах кружение начнется.

– Его еще отбить надо. – Алексей на секунду задумался, а потом отрицательно покрутил головой: – Нет, Корней муж умудренный, на такие дела не пойдет.

– Да ты подумай! Соблазн-то какой: на княжьем столе племянник, которому деваться некуда, а потому он по рукам и ногам повязан – хочет не хочет, а советов будет слушаться и льготы, какие потребуют, даст. А еще…

– Хватит! – В тоне Алексея начала проскальзывать злость. – Что ты меня, как девку, уламываешь? Не верю я, что Корней на соблазн поддастся, не тот он человек. Боярин Федор… да, этот мог бы, но он без Корнея никто и ничто, ты сам вчера все видел и слышал.

– Ладно, нет так нет! – неожиданно покладисто отозвался Осьма. – Нам же хлопот меньше. Слушай, Леш, а расскажи-ка мне про Нинею, а то все «волхва, волхва», а я и не знаю ничего про нее.

– А я тоже почти ничего не знаю. Взял бы да навестил ее сам, оказал бы уважение, подношение какое-нибудь сделал, побеседовали бы…

– Ну уж нет! Чур меня! – Осьма мелко перекрестился. – Никифор вон сходил один раз, теперь за версту Нинеину весь обходить станет.

– Ну, это он сам виноват! А я – ничего: сходил, поговорили, обнадежила, что Саввушку вылечить можно. Зря ты так, Осьмуха, она не злая совсем. Строгая – да, мудрая – таких еще поискать, и… ну, волхва, одним словом.

– А о чем говорили-то? Кроме Саввы, конечно.

– Да как-то… – Алексей на некоторое время задумался. – Хм, а знаешь, она-то почти ничего не говорила, это я ей, как-то так вышло, все про себя рассказал, даже такое, о чем и думать позабыл, даже такое, что и не рассказываю никогда… – Алексей удивленно уставился на Осьму. – Надо же! Я только сейчас и подумал… это ж она меня… м-да!

– Угу, а сам говоришь: «сходи». – Осьма задумчиво поскреб в бороде. – Вот так возьмет и вывернет наизнанку…

– Что, есть что скрывать?

– У всех есть. А с чего ты взял, что она мудрая, если, как ты сказал, она почти ничего не говорила? – Купец нагнулся вперед и попытался заглянуть собеседнику в лицо. – Строгая, мудрая, чего-то ты еще про нее добавить хотел. С чего бы вдруг, если она все больше помалкивала, а ты один там распинался?