лицах, тонущих в облаке дыма, которые напоминают призраков из туманного небытия, и разговоры, перепрыгивающие со скачек на политику, с моды на астрологию, с бейсбола на громкие романы – все за одним стаканом пива. Пытался писать про чеширскую улыбку Стива, лысину дяди Чарли, мышку Джоуи Ди, козырек Спортсмена и про то, как Быстрый Эдди приземляется на стул, словно прыгнул с парашютом. Про писсуары, переполненные деньгами, и тот случай, когда я заснул на унитазе, а кто-то меня разбудил окриком: «Эй, туалеты – чтобы срать, а не чтобы спать!» Про то, как Вонючка швырнул ножом в легендарного Джима Брауна… Что бы я ни делал – менял имя на Пахучку, а орудие с ножа на вилку для лобстеров – в моем изложении Вонючка выглядел настоящим убийцей, а не забавным поваром, который ненадолго вышел из себя.

Значительная часть 1988-го ушла на то, чтобы описать, как Спортсмен разыграл Быстрого Эдди. Эта «тема», как называл ее Боб-Коп, началась в конце семидесятых – начале восьмидесятых, когда в музыкальном автомате в баре появились «Странники в ночи».

– Отличная песня, – сказал Быстрый Эдди, щелкнув пальцами. – Понятно, почему ей дали «Оскар».

Спортсмен ответил:

– У «Странников в ночи» никогда не было «Оскара».

Они поспорили на сто долларов, откопали справочник и выяснили, что Спортсмен прав. Прошло несколько лет. Как-то раз песню включили снова, и Быстрый Эдди сказал:

– Отличная песня, понятно, почему ей дали «Оскар».

Спортсмен засмеялся. Конечно, Быстрый Эдди шутит. Сообразив, что он говорит серьезно, Спортсмен предложил пари на несколько сот долларов. Быстрый Эдди снова проиграл и заплатил долг. Прошло еще несколько лет. Спортсмен пожаловался дяде Чарли, что задолжал букмекеру и должен скорей отыграться. За счет Быстрого Эдди.

– У Быстрого Эдди какой-то провал в памяти насчет «Странников», – сказал Спортсмен, – так что я сделаю ставку побольше. Сегодня, когда он придет, поставь «Странников» снова, а дальше я сам разберусь и отстегну тебе твою долю.

Но дядя Чарли не согласился. Сказал, что не хочет участвовать в обмане. Довольно ханжеское замечание, ответил Спортсмен, для парня, который использует «Публиканов» как собственную букмекерскую контору. В общем, Быстрый Эдди пришел. Дядя Чарли посмотрел на Спортсмена. Спортсмен посмотрел на дядю Чарли. Быстрый Эдди посмотрел на дядю Чарли. Дядя Чарли налил Быстрому Эдди пива и стал напевать. Скуби-дуби-ду.

– «Странники в ночи»! – воскликнул Быстрый Эдди, щелкнув пальцами.

– Отличная песня. Понятно, почему ей дали «Оскар».

Спортсмен показал себя настоящим мастером. Он дразнил Быстрого Эдди, насмехался над ним, объявил всему бару, что Быстрый Эдди ни шиша не понимает в музыке, так что в конце у Быстрого Эдди не осталось выбора, кроме как настоять на сумме пари, достойной реабилитировать его мужеское достоинство. Оба хранили в тайне точную цифру, но она была действительно большая, и когда Быстрый Эдди проиграл и полез за чековой книжкой, что-то щелкнуло у него в голове. Провал в памяти исчез, схлопнувшись, как диафрагма фотоаппарата. Он не помнил, что раньше уже дважды проиграл то же пари, но помнил, что дядя Чарли пел – и это было не «Что я за дурак». Быстрый Эдди задался вопросом, что за дурак он.

Преображая эту историю в текст, я изменил имена. Спортсмен стал Киллером, Быстрый Эдди – Стремительным Эдуардо, а дядя Чарли – дядей Батчи. Спортсмена я сделал ветераном Корейской войны, а Быстрого Эдди – бывшим заключенным, который то ли убил, то ли не убил свою жену Агнес, имя которой я изменил на Делайлу. Про песню я написал, что это был «Голубой бархат», а сумма ставки – сто тысяч долларов. История вышла неправдоподобной, и я никак не мог сообразить почему.

Когда я сидел над очередным черновиком «Странников в ночи», раздался телефонный звонок. Звонил Дипьетро.

– Скорей сюда! – заорал он, стараясь перекричать не меньше двухсот других голосов.

– Тут полно телочек, а у меня лучшие места. Бульвар и Парк-Плейс!

Он имел в виду два самых востребованных табурета в баре, сразу за дверью на Плэндом-роуд, с которых было отлично видно всех входящих, плюс ты мог легко привлечь внимание бармена.

– Не могу, – ответил я. – Я пишу.

– Пишешь? Черт возьми, про что?

– Про бар.

– Ну и? Приходи и проведи исследование. Бульвар и Парк-Плейс.

– Не могу.

Он бросил трубку.

Очень скоро подо мной в ресторане у Луи потушили гриль. Щелчок, потом негромкое шипение. Я подошел к окну и закурил сигарету. На улице моросило. Я распахнул створки и вдохнул запах дождя, точнее, попытался – над мусорными баками. В баки раз за разом ныряли чайки. Луи вышел в заднюю дверь и отогнал их. Стоило ему зайти внутрь, как чайки вернулись. Настойчивость, подумал я. У чаек она есть, а у меня нет. Я выключил компьютер. Щелчок, потом негромкое шипение.

Я пошел в «Публиканов», неся неоконченную главу в папке под мышкой и утешая себя тем, что писатели проводят в барах не меньше времени, чем за рабочим столом. Писательство и выпивка всегда идут рука об руку, как виски и содовая, уговаривал я себя, входя в передние двери. Дипьетро действительно был там, сидел на Бульваре, а рядом, на Парк-Плейсе, дядя Чарли.

– Прекрасный мой племянник, – воскликнул он, целуя меня в щеку. Похоже, он уже изрядно нагрузился.

Быстрый Эдди тоже сидел в баре, вместе с