— Если Йенс Фриис останется, останемся и мы.

— Не будь дурой, Валентина. Подумай о Лиде.

— Если умрет он, умрем и мы.

— Я не смогу спасти вас всех.

— Впишите его имя в разрешение на выезд, если хотите, чтобы ваша дочь осталась жива.

Это был блеф. Она была уверена, что не сможет его убедить. Аркин как будто ушел в себя, закрылся в панцире, и серый неприветливый кабинет превратился в пустое мрачное место. Но вдруг глаза его ожили, и он внимательно посмотрел на Валентину.

— Твоя мать любит Лиду? — спросил он.

Валентина ответила осторожно:

— Конечно, она любит свою внучку.

Он кивнул. Не глядя на девочку, он выписал другой документ.

— Возьми.

Рядом с ее именем и именем Лиды стояло имя Йенса.

— Спасибо.

— Но я тебя предупреждаю: когда он выйдет отсюда, за ним придут снова. И разрешение на выезд его не защитит. У вас есть час, может даже меньше. Потом они узнают, что он все еще здесь, в Петрограде, и разрешение аннулируют. Он работал на царя, и это ему не простится. — Голос Аркина зазвенел железом. — Настало время расплаты для таких людей, как он. Для людей, которые прикрываются своей интеллигентностью, думая, что либерализм и ученость могут защитить от народного гнева.

— Йенс работал для людей России. Он помогал простым рабочим. Что вы, большевики, собираетесь делать? Уничтожить всех, у кого есть голова на плечах? Что ждет Россию в будущем, если вы это сделаете?

— Россию ждет великое будущее. Она избавилась от тиранов.

Валентина взяла Лиду за руку.

— Я надеюсь, что мы больше не увидимся, Аркин.

— Так бери ребенка и беги. У тебя это прекрасно получается. Я видел это в лесу, когда ты бегала от дерева к дереву.

Валентина в изумлении уставилась на него.

— О чем вы говорите?

Он удовлетворенно улыбнулся.

— Значит, ты до сих пор не догадалась? Тогда, в лесу, это я был с тобой, когда ты наткнулась на нас. Это я взорвал ваш дом в Тесово.

— У меня хорошо получилось, мамочка?

— Ты у меня умница, доченька.

— А папа, когда вернется, рассердится на меня за то, что я другого дядю называла папой?

— Нет. Он поцелует тебя тысячу раз.

— Тогда почему ты плачешь? — Лида погладила маленькой ладошкой руку Валентины. — Мама, не плачь.

— Скорее, Лида. Нам нужно торопиться. У нас всего час времени.

— Для чего?

— Для того чтобы уехать из Петрограда.

Валентина, закрыв глаза, стояла у двери в прихожей и прислушивалась. Двое чумазых мальчишек сидели тут же на полу и играли в карты на окурки, но были так поглощены игрой, что почти не разговаривали. Они не мешали женщине. В нише под лестницей, пока ее не было, появилась узкая кровать. Спящий на ней лысый мужчина храпел, но даже он не мешал Валентине, потому что все ее внимание было сосредоточено на другом. Она внимательно прислушивалась. Ждать снаружи она не захотела, чтобы не привлекать к себе внимания.

Шли минуты. Валентина затаила дыхание, как будто это могло заставить время бежать медленнее, но чувствовала в кармане вес часов Йенса, чувствовала, как неудержимо движутся их стрелки. Она ожидала услышать приближающийся топот сапог. От каждого порыва ветра, от каждого скрипа калитки ее сердце уходило в пятки. Валентина знала, что приближения Йенса она не услышит и о том, что он вернулся, узнает только тогда, когда его рука прикоснется к двери.

Шли минуты.

Вдруг донесся какойто едва слышный звук. Ее рука тут же взлетела к замку и повернула ключ. Приоткрыв дверь, Валентина впустила в дом порыв морозного ветра. В следующее мгновение она рванула дверь так, что та с треском ударилась о стену. Мальчики с удивлением повернулись к ней.

Йенс. Он стоял на пороге, такой же, как всегда, высокий, только кожа на скулах натянулась и глаза запали в темные ямы. Вся нижняя часть его лица была скрыта за густой рыжей бородой.

— Валентина, — прошептал он.

Она притянула его к себе, через порог, в прихожую, и он ногой захлопнул за собой дверь. Она обняла его, не в силах вымолвить ни слова, сердце ее затрепетало, вырываясь из груди, и она почувствовала на себе его крепкие сильные руки. Она хотела его так сильно, что ее тело охватила дрожь.

— Валентина, — прошептал он снова в ее волосы, словно это было единственное слово, которое он помнил.

Ее тело отказывалось отпускать его. Она помнила о часах, лежавших в кармане, и о предательски ускользавшем времени. Но руки ее не могли отпустить его.

Сумки уже лежали на кровати. Две большие и одна поменьше. Она собрала их еще несколько недель назад. В основном там были консервы с мясом, пакеты с овсяной крупой и сушеными фруктами, но Валентина не забыла положить также спички, свечи, одеяло, носки и пару шерстяных свитеров, для него и для себя.

«Мы будем путешествовать налегке», — сказала Валентина дочери, когда та, сидя скрестив ноги на оленьей шкуре и прижимая к груди паровозик, наблюдала, как мама собирает вещи.

Оказавшись в комнате наедине с Йенсом, Валентина стала снимать с него одежду. Восемь месяцев он не переодевался.

— От меня воняет хуже, чем от дохлого кабана, — пробормотал он.

Она поцеловала его в грудь.

— Ты пахнешь так, что тебя съесть хочется.

Он засмеялся, но смех получился натянутый, как будто через силу, и она поняла, что мышцы его лица просто слишком долго не использовались. Чего нельзя было сказать о мышцах тела. Они были похожи на толстые канаты, идущие под кожей вдоль бедер и поперек живота. От него только и осталось, что кожа, кости и связки сухих мышц. Она попыталась представить, чего ему стоило, находясь на грани голодной смерти, сохранить свое тело и разум, но не смогла. Он быстро помылся, она наспех подрезала ему бороду (времени на бритье терять не стали), и уже через минуту они вышли из дому и зашагали по замерзшей мостовой, держа дочку за руки. Лида незаметно старалась задевать локтем ногу отца, чтобы убедиться, что он настоящий.

— Большевики заняли вокзалы, — сказала Валентина Йенсу, — так что на поезд можно не рассчитывать.

— Мы пешком дойдем, если будет нужно, — твердо ответил он.

— Куда?

— В Китай.

Валентина оторопела. Он посмотрел на нее, улыбнулся, увидев ее удивление, и Валентина поняла, что с этим мужчиной она готова идти хоть на Северный полюс.

— Китай, значит, — произнесла она.

— А Китай — это где? — спросила Лида.

— В конце России, там, где начинается море.