Всего один раз Аркин наведался в тюремную камеру. Пока тянулись однообразные дни, Йенс слышал, как открывались другие железные двери, слышал шаркающие шаги в коридоре, слышал окрики тюремщиков и иногда тихие стоны заключенных. Если ктото из бедолаг начинал кричать, его крик почти мгновенно обрывался.

Йенс коротал дни в своем полутемном мире в одиночестве. Людей он не видел. Пищу и воду ему дважды в день пропихивали через нижнее окошко в двери. Утром — жидкая каша, вечером — бульон. Когда в нем попадался какойнибудь хрящ или кусок капустного листа, это было настоящим праздником. Ведро опорожнялось каждый день утром, его забирали через то же окошко. Часть дневной порции воды Йенс использовал для того, чтобы мыться. Вода для него стала роскошью. Опуская кончики пальцев в воду, он думал о том, сколько за свою жизнь он израсходовал воды попусту. Теперь он чувствовал себя, как те обитатели городских трущоб, которые собирались вокруг колонки во дворе и радовались каждой капле.

Ежедневно он ожидал появления тюремщиков с железными палками и тяжелыми кулаками. Но никто не приходил. Никто. Поэтому, когда спустя четыре недели полного одиночества дверь камеры отворилась и вошел Виктор Аркин, Йенс чуть не улыбнулся ему. Фриис сидел на матрасе, прислонившись к холодной стене, и внимательно смотрел на гостя. За Аркиным стояли трое охранников в форме. В руках у них были дубинки и кандалы.

— Йенс Фриис. — Аркин произнес это так, будто во рту у него стало кисло. — Я пришел, потому что хочу, чтобы ты коечто узнал.

Йенс встал с койки. Он был выше Аркина, и тому пришлось задрать голову.

— Единственное, что я хочу от тебя узнать, — когда меня выпустят из этой крысиной норы.

— Терпение, Фриис, терпение. Эта крысиная нора надолго останется твоим домом. — Тут глаза Аркина потемнели, превратились в две аспидночерные точки, а рука его потянулась к колену. — Так же как мое колено будет долго еще напоминать мне о тебе.

— Была б моя воля — не колено твое, а мозги разлетелись бы по всему двору.

Рука бывшего шофера дернулась, и на какоето мгновение Йенсу показалось, что он сейчас сорвется. Под маской высокомерия, застывшей на его лице, притаилась ярость. Йенс видел ее тень на дне серых глаз.

— Так что же ты хочешь мне сказать? — поинтересовался Фриис.

— Я хочу, чтоб ты знал: тогда, в избе на болотах, я развлекся с твоей женой.

— Ты лжешь.

— Это правда.

— Ты грязный недоношенный обманщик. Валентина презирает тебя. Если бы ты к ней пальцем прикоснулся, она бы выцарапала тебе глаза.

— Она сама это предложила. И ей понравилось.

Йенс сорвался с места и, застав Аркина врасплох, успел засадить кулаком в злорадно искривленные губы. Охранники накинулись на него с дубинками, но ему было все равно, потому что он увидел кровь на искаженном от ярости лице Аркина.

— Я видел ее всю, Фриис, — прошипел он, утирая рот кулаком. — Я знаю каждый сантиметр ее тела. Родинку у нее на бедре, я целовал ее. Белый шрамик у нее на ребрах, я сосал его, пока она не застонала. Густые черные волосы у нее между ног, я лизал их, когда засовывал пальцы в ее мокрую…

Если бы охранники не нацепили на Йенса кандалы, он бы убил Аркина.

— Пошел вон!

Хромая, но с удовлетворенной улыбкой, Виктор Аркин вышел из камеры.

Восемь месяцев Валентина искала Йенса. Люди пропадали по всему городу. Родственники, друзья, любимые исчезали, и никто не мог сказать точно, какова была их судьба. Поэтому никто не хотел слышать о чужом горе и тем более никто не хотел помогать. Люди были слишком напуганы. Толпы продолжали бесчинствовать на улицах, грабить магазины, открывать тюрьмы и убивать полицейских. Они поджигали без разбору большие дома, суды и отделения охранки. Агентов вешали на фонарных столбах, и весь город пестрел красными плакатами и транспарантами: «Долой тиранию!» и «Власть народу России!».

Валентина вела себя осторожно. Она была настолько предусмотрительна, что люди не узнавали ее. Она одевалась в простую крестьянскую одежду: домотканые платья и шали, голову повязывала платком, а на ноги обувала тяжелые грубые ботинки. Она похудела, щеки у нее ввалились, а кожа стала такой же бледной и сухой, как у рабочих на улицах. Она ходила по городу, ссутулившись и не поднимая глаз, чтобы никто не заметил, какой яростный огонь полыхает в них. Уходя из дому, она целовала Лиду и запирала ее одну с игрушечным паровозом и книжками в детской, но она не нашла никого, кто знал бы хоть чтонибудь о датском инженере по имени Йенс Фриис.

2 марта 1917 года Николай II был вынужден отречься от престола. Его и членов его семьи держали под домашним арестом в Царском Селе, а потом отправили на поезде в Сибирь. После этого Петроград изменился. Валентина видела, как это произошло. В одночасье город сделался красным: красные повязки на рукавах, красные ленты на груди, красные кокарды в шапках. Александр Керенский возглавил новое Временное правительство, но и он так и не сумел восстановить в городе порядок. Генерал Корнилов, верховный главнокомандующий русской армии, был отстранен от должности, и в боевых действиях против Германии Россия терпела поражение за поражением, пока русский народ не взмолился о прекращении войны.

В стране наступил хаос.

Хаос был и в сердце Валентины. Оно забыло, как биться. Забыло, каково это — жить. Оно затихло и высохло. Кровь ушла из него, и теперь в ее груди осталась лишь черная хрупкая оболочка, тяжелая, как свинец. Иногда Валентина сдавливала пальцами ребра, иногда даже била себя кулаком между грудей, но ничто не могло запустить сердце снова. Это о таком говорят «разбитое сердце»? Как разбитые часы.

Но вот странность: то, что забыло сердце, помнили ее глаза. По ночам в кровати, без Йенса, они вместе со слезами выплакивали боль, чего сердце делать не могло. Тело ее испытывало боль, не чувствуя близости с ним, не чувствуя его внутри себя. Ноздри ее снова и снова втягивали его запах на подушке, которую она прижимала к себе всю ночь напролет. Ложась в кровать, она надевала его рубашку, выходя из дому, надевала его носки, вкалывала его заколку для галстука в воротник блузки. Она пользовалась его расческой, его одеколоном и его зубной щеткой. Если бы она умела обращаться с инструментами, оставшимися на его столе, она воспользовалась бы и ими, но она только и могла носить в кармане его часы.

С Попковым она не виделась после того дня, когда перевязала его голову. И она не жалела об этом. Хоть она и сказала ему, что не винит его в том, что ее мужа схватили, и хоть он на это ответил, что не винит ее в том, что потерял глаз, они оба лгали. Она продолжала упорно разыскивать Йенса. Валентина сходила в старый дом Вари. Как и в прошлый раз, женщины там не оказалось, а приветливый мужчина с женойцыганкой, сколько денег она ему ни предлагала, утверждал, что не знает никакого Виктора Аркина. Она сходила в подвал, пропахший канализацией, куда Йенс водил ее на встречу с Ларисой Сергеевой, но и там про Аркина не слышали.