На первое упоминание о щетке Майкл отвечает: «Я никогда, никогда… Йен сказал мне, что он обкакался. Йен сказал, что я должен его переодеть. Но я никогда…» Его спрашивают о бананах, и он начинает плакать. «На них было дерьмо, да? Ребенок был весь в дерьме… там, на земле… Он просто лежал там…», после чего всхлипывания сменяются завыванием.

Регги Арнольд, как и прежде, обращается к матери: «Мама, мама, не было никакой щетки. Я не раздевал этого ребенка. Я к нему не прикасался. Мама, я не прикасался к этому ребенку. Микки пнул его ногой, мама. Понимаешь, он лежал на земле лицом вниз, потому что… Мама, должно быть, он упал. А Микки пнул его ногой».

Когда Майклу Спарго сообщают о показаниях Регги и Йена, он начинает рассказывать о том, что было, в попытке защитить себя от показаний мальчиков, сваливающих вину на него. Он признает, что пнул Джона Дрессера, но только с целью перевернуть ребенка лицом вверх, чтобы «помочь ему нормально дышать».

С этого момента постепенно становятся известными ужасные подробности: избиение маленького Джона Дрессера ногами, обломками бетона и медными трубками — для них это было подобие шпаг или кнутов. О том, что они делали бананами и щеткой для волос, Майкл говорить отказывается и продолжает хранить молчание об этих двух вещественных доказательствах. Об этом же расспрашивают и двух других мальчиков. Вскрытие тела Джона Дрессера и истерика мальчиков, когда речь заходит о щетке, указывают на сексуальную составляющую преступления и на ужасную злобу в душе каждого из трех малолетних убийц, проявившуюся в последние минуты жизни малыша.

Получив признание, прокуратура приняла в высшей степени необычное и спорное решение — не сообщать в суде все подробности увечий Джона Дрессера. На то имелось две причины. Первая: в распоряжении следователей были не только признания мальчиков, но и записи с камер видеонаблюдения, свидетельства очевидцев, результаты посмертного вскрытия — все это безоговорочно доказывало вину Йена Баркера, Майкла Спарго и Регги Арнольда. Вторая: следователи знали, что на заседании суда будут присутствовать Донна и Алан Дрессер, это было их право, и прокуратура не хотела усугублять горе родителей, открыв им всю бездну жестокости, с какой малолетние преступники обошлись с их ребенком как до, так и после его смерти. Разве не довольно того, рассудили они, что твоего ребенка, едва вышедшего из младенческого возраста, похитили, протащили по городу, раздели догола, избили медными трубами, закидали обломками бетона и засунули в заброшенный туалет? В дополнение у прокуратуры имелось полное признание по крайней мере двух мальчиков (Йен Баркер под конец признал лишь то, что был в тот день в «Барьерах» и видел Джона Дрессера. На все вопросы он отвечал так: «Может, я и сделал что-то, а может, и нет»). Все это не препятствовало вынесению приговора. Можно было оспорить третью причину молчания прокуратуры в отношении дела Джона Дрессера. У малыша имелись внутренние повреждения. Если бы об этих повреждениях стало известно, был бы поднят вопрос о психическом состоянии убийц. В этом случае был бы вынесен приговор «убийство по неосторожности», а не «умышленное убийство», потому что, согласно закону парламента от 1957 года, человек «не должен быть обвинен в убийстве, если он страдает такой ненормальностью психики… которая существенно ограничивает его психическую способность отвечать за свои действия» на момент преступления. «Ненормальность психики» — ключевые слова, и внутренние повреждения Джона указывают на ненормальность троих убийц. Но вердикт об убийстве по неосторожности был бы немыслим в той обстановке, в какой проходил суд над мальчиками. Хотя место рассмотрения дела было перенесено, о преступлении стало известно не только в стране, но и за рубежом. Как говорил Шекспир, «кровь смывают кровью»,[63]и эта ситуация стала примером такого утверждения.

Некоторые были убеждены, что, когда мальчики украли щетку для волос из магазина «Все за фунт», они уже знали, что собираются с нею сделать. Но по моему мнению, такие рассуждения и планирование мальчикам были недоступны. Возможно, мое нежелание поверить в подобные приготовления связано с личной несклонностью верить в то, что в головах и в сердцах мальчиков десяти-одиннадцати лет может таиться такое зло. Тем не менее я не верю и в то, что мысль о щетке пришла к ним внезапно. Я согласна с тем, что использование щетки в этом преступлении многое говорит о мальчиках: те, кто совершает насилие над человеком, сами неоднократно подвергались насилию.

Когда во время допросов всплыло упоминание о щетке, то об этом предмете не пожелал говорить ни один из мальчиков. Их реакция различна. Йен утверждает, что «не было никакой щетки, я ее не видел», Регги пытается сделать невинный вид: «Возможно, Микки стянул ее из магазина, но я об этом ничего не знаю» и «Я не брал никакой щетки, мама. Ты должна поверить, что я не брал никакой щетки». Майкл повторяет: «У нас не было щетки, никакой щетки у нас не было, не было», с каждым отрицанием паника в его голосе возрастает. Когда Майклу осторожно говорят: «Ты знаешь, что один из мальчиков взял эту щетку, сынок», он соглашается: «Возможно, это был Регги, но я не видел» и «Я не знаю, что с ней случилось».

Только после того, как обнаруженная на стройплощадке щетка для волос была им предъявлена (вместе с отпечатками пальцев, вместе с кровью и фекальным веществом на рукоятке), реакции мальчиков становятся крайне острыми. Майкл кричит: «Я никогда… я говорил вам, я вам сказал, что не делал этого… я не брал щетку… щетки вообще не было», а потом он сбивается и заявляет: «Это Регги сделал с ребенком… Регги хотел… Йен взял ее у него… я говорил, чтобы они прекратили, а Регги сделал». Регги все свои высказывания обращает к матери: «Мама, я никогда… я никогда не стал бы причинять боль ребенку… Может, я и ударил его разок, но я никогда… Я снял с него комбинезон, потому что он весь испачкался, только поэтому… Он плакал, мама. Я ничего плохого ему не сделал, ведь он плакал». Руди Арнольд во время допроса молчит, но слышно, как стонет Лора: «Регги, Регги, что ты с нами сделал?» Слышно, что социальный работник тихо предлагает ей выпить воды, возможно пытаясь заставить ее замолчать. Что до Йена, то он наконец начинает плакать, когда ему зачитывают список увечий, нанесенных Джону Дрессеру. Слышны рыдания его бабушки и ее слова: «Господи Иисусе, спаси его. Спаси его, Господь». Судя по всему, она поверила в вину внука.

Когда после трех дней допросов заговорили о щетке, мальчики полностью сознались в убийстве. В дополнение к ужасам самого преступления следует отметить, что во время допроса присутствовал только один из родителей — Руди Арнольд. Все это время он сидел возле сына. У Йена Баркера была только бабушка, а Майкла Спарго сопровождали только социальные работники.

Выяснилось, что кто бы ни убил Джемайму Хастингс, одет он был в желтую рубашку. Подробности об этом предмете одежды Линли узнал по возвращении в Скотленд-Ярд. В оперативном штабе, где собралась команда, на стенде рядом с другими документами висела фотография этой рубашки, ныне находившейся на исследовании у криминалистов.