Но все эти страхи были напрасны. Все правление Луи-Филиппа – скучный период спада после напряжения сил. Новый режим очень мало отличался от режима Реставрации. Настоящее изменение было в том, что к власти пришли новые люди. Вместо Бурбонов, скованных традицией и связанных обязательствами перед старинным дворянством и духовенством, на престоле была семья Орлеан, наполовину буржуазная и вольтерьянская, вынужденная опираться на полулиберальный средний класс. Правда, теоретически эта Июльская монархия[225] признавала суверенитет народа. Тьер в своей прокламации писал: «Он [Луи-Филипп] получит свою корону из рук французского народа». Гизо, другой пропагандист новой династии, заявил: «Он будет уважать наши права, потому что именно мы дадим ему его права». Сам новый правитель провозгласил, что является королем Франции «по милости Бога и по доброй воле французского народа». Он специально позаботился о том, чтобы присягнуть на верность Хартии. В законодательстве было записано, что Хартия не просто дарована монархом народу, а передается старшим поколением народа младшему поколению, а король дает на это свое согласие. Было также установлено, что король не имеет права издавать указы, которые отменяют или изменяют официальные законы государства. Все шло прекрасно, Франция становилась ограниченной монархией не только по названию, а и на деле. Но хотя король должен был стать «ограниченным», он все же оставался королем, а потому его личные качества и его политика приобрели первостепенную важность.

Луи-Филипп был сыном того герцога Орлеанского, который в 1789 г. получил бы несомненное право на трон, если бы что-то уничтожило правящую семью Бурбон. Этот герцог, у которого были совсем не родственные отношения с Людовиком XVI, угождал революционерам демагогическими заявлениями, назвал себя Филипп Эгалите (то есть Равенство), когда старые титулы были выброшены за борт, был в конце концов избран в Конвент и даже голосовал за казнь короля[226]. «Гражданин Эгалите» сам был казнен на гильотине в 1793 г. Луи-Филипп был его старшим сыном. Этот наследник великого имени провел молодость в странствиях и бедности. Он изучал математику в Швейцарии. Он жил как изгнанник в Соединенных Штатах, возле Бруклина, но недолго; затем он вернулся в Англию, правительство которой назначило ему пенсию. Он женился на дочери короля Сицилии и в 1814 г. вернулся в Париж вместе с Бурбонами. Родственники, естественно, ненавидели его и оказывали ему при дворе так мало благосклонности, как это было возможно, но он вернул себе бо́льшую часть имущества своей семьи. Луи-Филипп стал очень популярен благодаря своим демократическим привычкам: он гулял по улицам под зеленым зонтом, разговаривал с рабочими, водил с ними компанию, учил своих сыновей в тех же школах, где учились дети зажиточных буржуа, охотно принимал в своем дворце артистов и литераторов, открыто выражавших сочувствие либералам. Своими привычками он напоминал не французского аристократа из высшей знати, а жизнерадостного английского джентльмена. Поэтому, когда в 1830 г. стало нужно срочно избавиться от Бурбонов, он казался самым подходящим претендентом на трон. Луи-Филипп лучше любого другого кандидата отвечал всем необходимым требованиям: он должен был привести корабль Франции к свободе, не посадив его на скалы якобинства.

Однако этот «король-гражданин», который даже после того, как взошел на трон, казался таким восхитительно демократичным в своих привычках, на самом деле очень крепко держал власть в своих руках, старался командовать своими министрами и был почти так же упрям, как Карл Х. У него была большая семья, и он тратил значительную часть своих сил на весьма буржуазные заботы о выгодных браках своих детей и увеличении огромных личных состояний орлеанских принцев. Он старался не нарушать положений Хартии в том виде, который она имела после правки в 1830–1831 г., но был решительно против любых предложений, расширявших те малые свободы, которые она давала французам. Он знал, что другие великие государства смотрели на него недоверчиво, если не враждебно. Поэтому он старательно отвергал все предложения французских либералов оказать дипломатическую и военную помощь революционерам, сражавшимся в других странах. В личной жизни он был добродетельным и достойным человеком, но в государственной деятельности никогда не был творцом и ошибочно считал, что если будет стараться нравиться лишь одной, но влиятельной части народа, то может избежать необходимости умиротворять остальные. Эта иллюзия стала в конечном счете причиной его крушения.

В Хартии было несколько статей, изменения которых в 1830 г. требовали даже самые умеренные либералы. Республиканцы, разумеется, желали, чтобы голосование было всеобщим. Ответ, который они получили, сводился к тому, что они должны удовольствоваться возвращением любимого трехцветного флага и очень незначительным увеличением числа избирателей. Новый закон 1831 г. отменил предоставление двух голосов очень богатым гражданам. Минимальный возраст избирателей был понижен до двадцати пяти лет, а налоговый ценз снижен с 300 до 200 франков (40 долларов). Людям некоторых профессий – адвокатам, судьям, профессорам, врачам – было разрешено голосовать, если они платили всего 100 франков. Чтобы стать кандидатом в палату депутатов, человек должен был платить 500 франков налога, а не 1000, как раньше. Эти меры увеличили число избирателей до примерно 190 тысяч человек из 30 миллионов населения страны. Вскоре эти 190 тысяч получили гордое название, оскорбительное для остального народа: их стали называть Pays légale – «законная страна», словно остальные их сограждане ничего не значили!

Чтобы защитить эту аристократию богатства, новые власти страны начали преобразовывать Национальную гвардию в действительно грозную военную силу – но не для защиты границ страны от нового вторжения пруссаков или австрийцев, а для защиты Июльской монархии от нападения радикалов. Власти старательно заботились о том, чтобы в их новые «легионы» были приняты на службу только надежные люди из буржуазных семей. И бойцы реорганизованного ополчения действительно почувствовали, что их служба не синекура. Им пришлось бороться с мощными бунтами и даже восстаниями. В первые годы правления Луи-Филиппа больше 2 тысяч гвардейцев были убиты или ранены в боях с мятежниками. Короче говоря, Национальная гвардия была опорой орлеанского режима. Конституционная монархия сохраняла свои позиции, пока гвардейцы были ей верны. А в 1848 г., когда гвардия покинула Луи-Филиппа, он быстро оказался в изгнании.

Итак, теперь во Франции почти сформировалась грозная монархия с полным единовластием короля, но «переодетая в одежду буржуа». Когда-то Цезарь Август, обманывая своих соотечественников-римлян, называл себя не царем, а первым гражданином, чтобы скрыть истинный характер своей власти. Так и Луи-Филипп велел стереть королевские лилии со стенок своих карет, а в приемные дни открывал двери своего дворца почти для всех прилично одетых граждан, которые давали себе труд прийти и обменяться рукопожатиями с главой государства. Но подлинный принцип деятельности его правительства сформулировал в своей речи его премьер-министр Казимир-Перье: «Франция пожелала, чтобы монархия стала народной, но не желает, чтобы она стала бессильной».