Где-то в ночи Джитендра оплакивал свою жену. Прабакер сидел рядом с Парвати, отирая пот с ее лица своим красным шарфом. Лежа на ворохе одеял в объятиях усталости и ее глубокого сна, чувствуя вокруг болезнь и надежду, смерть и сопротивление ей, я поднес податливый завиток спящих пальцев Карлы к губам и навсегда отдал ей свое сердце.

Холера унесла жизни девяти человек. Шесть из них были маленькими детьми. Сатиш, единственный сын Джитендры, выжил, но два его близких друга умерли. Оба они увлеченно занимались со мной английским языком. Дети, шедшие вместе со взрослыми за увитыми гирляндами цветов катафалками, на которых везли маленькие тела, плакали так горько, что прохожие останавливались, чтобы произнести молитву, и слезы наворачивались у них на глаза. Парвати справилась с болезнью; Прабакер две недели непрерывно ухаживал за ней и даже ночевал около ее хижины под навесом, который он соорудил из листа пластмассы. Место Парвати в отцовской чайной заняла ее сестра Сита; всякий раз, когда на горизонте появлялся Джонни Сигар, ее глаза медленно следовали за ним, как тень крадущегося леопарда.

Карла провела в трущобах шесть самых тяжелых дней и несколько раз заходила в течение следующих недель. Когда количество заболевших перестало возрастать, а у тяжелых больных миновал кризис, я принял трехведерную ванну, переоделся в чистое и отправился на поиски туристов. Денег у меня почти не осталось. Дождь наяривал вовсю, многие части города затопило, и страдали от этого не только промышлявшие на улицах торговцы, гиды, сутенеры, акробаты, нищие и дельцы черного рынка, но и владельцы магазинов, оказавшихся под водой.

Конкурентная борьба за туристские доллары велась в Колабе активно и будила творческое воображение. Торговцы на Йемени-стрит выставляли кинжалы с ручками в виде сокола и куски ткани с вышитыми цитатами из Корана. Высокие красавцы из Сомали предлагали браслеты, изготовленные из расплющенных серебряных монет. Художники из Ориссы демонстрировали изображения Тадж-Махала на высушенных и спрессованных листьях папайи. Нигерийцы торговали витыми тростями из резного черного дерева, внутри которых были спрятаны стилеты. Беженцы из Ирана взвешивали полированные аметисты на медных весах, прикрепленных к ветвям деревьев. Торговцы барабанами из Уттар Прадеш, нацепив на себя шесть или семь своих изделий, разыгрывали оглушительные импровизированные концерты, стоило потенциальному покупателю посмотреть в их сторону. Беженцы из Афганистана продавали огромные декоративные серебряные кольца с выгравированными на них пуштунскими изречениями и вправлеными аметистами размером с голубиное яйцо.

В этом коммерческом коловращении участвовали и те, кто обслуживал как большой бизнес, так и уличных торговцев, – люди, таскавшие на серебряных подносах шелковистые ленты, пропитанные храмовыми благовониями, трубочисты, набивальщики матрасов, чистильщики ушей, ножные массажисты, крысоловы, разносчики воды, чая и еды, цветочницы, прачки, продавцы газовых баллонов и многие другие. В толпе этих торговцев, ремесленников и туристов сновали также танцовщики, певцы, акробаты, музыканты, гадалки, храмовые прислужники, глотатели огня, дрессировщики мартышек, змей и медведей, нищие, самобичеватели и прочие умельцы, которые целыми днями крутились на улицах, а на ночь возвращались в свои трущобы.

Все они в погоне за быстрым баксом в той или иной степени нарушали закон. Но самыми проворными были профессиональные правонарушители, промышлявшие на черном рынке. Я довольно органично вписался в сеть подпольных махинаций, и тому было несколько причин. Во-первых, я работал только с иностранными туристами, которые из осторожности или параноидального страха избегали иметь дело с индийцами; если бы я не взял их на себя, им просто не к кому было бы обратиться. Во-вторых, независимо от того, что именно туристам было нужно, я сводил их с местными дельцами и никогда не стремился прокрутить сделку сам. И в-третьих, я не был жаден, моя такса соотвествовала стандартам, принятым в среде добропорядочных бомбейских жуликов. А когда мне удавалось заработать необычайно большие комиссионные, я неизменно делился ими с ресторанами, отелями или сборщиками пожертвований.

Способствовал мне и еще один фактор, не приносивший ощутимых материальных выгод, но для окружающих, возможно, игравший более важную роль, чем комиссионные и охрана своей территории. Тот факт, что один из белых иностранцев (которых неизменно называли европейцами) так уютно устроился в грязи, на самом дне их общества, воспринимался индийцами на улицах с глубоким удовлетворением. В их внутренней борьбе между гордостью и стыдом мое присутствие среди них было очком в их пользу, оно оправдывало их противозаконную деятельность. То, чем они занимались изо дня в день, не могло быть таким уж плохим, раз гора делал это вместе с ними. Мое нравственное падение поднимало их в собственных глазах – в конце концов, они были не хуже Линбабы, образованного иностранца, зарабатывавшего деньги нечестным путем на улицах города, как и они сами.

И я был не единственным иностранцем, существовавшим за счет черного рынка. Помимо меня, в Бомбее действовало немало торговцев наркотиками и драгоценностями, сутенеров, фальшивомонетчиков, контрабандистов и прочих мошенников английского или американского происхождения. Среди них толкались два Джорджа, канадец и англичанин. Они были неразлучными друзьями и уже много лет занимались уличным промыслом. Их фамилий никто не знал, все различали их по знакам Зодиака: Джордж Скорпион и Джордж Близнец. Начали они свое дело с того, что продали свои паспорта, поскольку больше им ничего было продать, после чего стали снабжать героином иностранцев, прилетавших в Бомбей на неделю-другую оттянуться, а затем возвращавшихся под крылышко своей родины. Подобных перелетных наркоманов было на удивление много, и зодиакальные Джорджи не бедствовали. Полицейские держали и меня, и Джорджей под наблюдением и были прекрасно осведомлены обо всех наших сделках. Совершенно справедливо рассудив, что мы не приносим особого вреда и занимаемся своим подпольным бизнесом вполне успешно, обеспечивая им бакшиш, они не трогали нас. Торговцы наркотиками и валютой приносили им постоянный доход.

В первый же день после того, как эпидемия холеры пошла на спад, мне удалось за каких-нибудь три часа заработать около двух сотен баксов. Это было не бог весть что, однако я решил, что на первый раз хватит. С утра лило как из ведра, но к полудню ливень сменился дремотным и душным моросящим дождем, который мог продолжаться несколько дней. Я сидел на табурете у стойки уличного бара, приютившегося под полосатым тентом возле отеля «Президент», недалеко от наших трущоб, и пил свежедавленный сок сахарного тростника, когда из дождевой пелены внезапно возник Викрам.

– Привет, Лин! Как дела, старик? Этот чертов дождь уже осточертел, йаар.

Мы пожали друг другу руки, я заказал ему стакан сока. Он сдвинул свою черную шляпу «фламенко» на спину, где она удерживалась благодаря шнурку, обвязанному вокруг горла. На его черной рубашке вдоль планки с пуговицами были вышиты белыми нитками фигуры ковбоев, крутивших лассо над головой. Пояс был изготовлен из серебряных долларов, сцепленных друг с другом, и застегивался пряжкой из выпуклой раковины кончо. Черные брюки «фламенко» были украшены с наружной стороны вышитым узором из мелких белых завитушек, спускавшихся почти до щиколоток, где их ряд продолжали серебряные пуговки. Сапожки на кубинском каблуке крепились на ноге крест-накрест кожаным хомутком, который застегивался пряжками.