Восемнадцатилетняя Галя Алексеева была соседкой Островских по московской квартире. Она отозвалась на просьбу матери писателя, Ольги Осиповны.

Впоследствии она вспоминала: «…Мы начали работать. Я ознакомилась с уже написанными главами. Листки, лежавшие сверху…Николай Алексеевич попросил прочитать ему вслух. Читая, я поняла, какая у него удивительная память: он безошибочно подсказывал мне слова, когда я с трудом разбирала текст, замедляла чтение, или точно указывал, сколько нужно перевернуть страниц, чтобы отыскать нужную ему фразу…

Мельком взглядывала на него: лицо подвижно, глаза живые, лучистые. В часы труда, особенно плодотворного труда, кажется, что Островского оставила болезнь. Но стоит кому-нибудь войти в комнату, и все нарушается.

Николай начинает подбирать слова, с трудом восстанавливая последовательность событий в рассказе, иногда возвращается к уже написанным строкам. Лицо его сразу становится больным и утомленным. Лоб покрывается мелкими капельками пота. Он просит пить…

Диктуя, Николай полностью отдается во власть событий и образов. Он говорит внятно и выразительно, почти без пауз…

И все же бывали такие дни, когда он совсем не мог работать. Начинался период острых головных болей, и работа прекращалась. Боль в голове резкая, мучительная, отвлекала, не давала возможности сосредоточиться…»

Убежден, читатели книг Семена Трегуба о Николае Островском бесконечно благодарны ему за то, что он написал об этом добром друге и безупречном помощнике писателя. Вот страницы его книги:

«Сейчас я пришел в этот дом не только для того, чтобы снова заглянуть в столь знакомую мне комнату Островского. Давно хотелось написать о милом и добром друге, о котором он писал с неизменной нежностью (в романе и в письмах), и который в силу своей скромности до сих пор остается в тени. Я имею в виду Галину Мартыновну Алексееву, ту самую Галю Алексееву, с которой мы впервые познакомились, читая последние страницы «Как закалялась сталь». Напомню:

«В одной квартире с Корчагиным жила семья Алексеевых. Старший сын, Александр, работал секретарем одного из городских райкомов комсомола. У него была восемнадцатилетняя сестра Галя, кончившая фабзавуч. Галя была жизнерадостной девушкой. Павел поручил матери поговорить с ней, не согласится ли она ему помочь в качестве секретаря. Галя с большой охотой согласилась. Она пришла, улыбающаяся и приветливая, и, узнав, что Павел пишет повесть, сказала:

– Я с удовольствием буду вам помогать, товарищ Корчагин. Это ведь не то, что писать для отца циркуляры о поддержании в квартирах чистоты.

С этого дня дела литературные двинулись вперед с удвоенной скоростью. Галя своим живейшим участием и сочувствием помогала его работе. Тихо шуршал ее карандаш по бумаге – и то, что ей особенно нравилось, она перечитывала по несколько раз, искренне радуясь успеху.

В доме она была почти единственным человеком, который верил в работу Павла, остальным казалось, что ничего не получится, и он только старается чем-нибудь заполнить свое вынужденное бездействие.

…Приходила Галя, шуршал по бумаге ее карандаш, и вырастали ряды слов о незабываемом прошлом. В те минуты, когда Павел задумывался, подпадал под власть воспоминаний, Галя наблюдала, как вздрагивают его ресницы, как меняются его глаза, отражая смену мыслей, и как-то не верилось, что он не видит: ведь в чистых, без пятнышка, зрачках была жизнь.

По окончании работы она читала написанное за день и видела, как он хмурится, чутко вслушиваясь.

– Что вы хмуритесь, товарищ Корчагин? Ведь написано хорошо!

– Нет, Галя, плохо…

Дописана последняя глава. Несколько дней Галя читала Корчагину повесть». (Николай Островский. Собр. соч. в трех томах. Том 1, М., изд. «Художественная литература», 1955, стр. 401–402).

По этим нескольким выдержкам из книги «Как закалялась сталь» можно представить себе, кем была для Николая Островского Галя Алексеева.

В октябре 1931 года работа над первой частью книги «Как закалялась сталь» была закончена. В ноябре 1931 года Николай Островский отсылает первые девять глав романа, перепечатанные на машинке, своему другу Александре Жигиревой в Ленинград.

«Я читала рукопись и плакала, – вспоминала она. – Коле я написала: «Я не литератор, но роман твой до души доходит». Я понесла рукопись в редакцию газеты «Гудок». Там ее продержали месяц, хвалили, но не печатали, боялись, не знали автора. Я забрала у них рукопись и пошла в отделение издательства «Молодая гвардия». И там тоже ухватились за рукопись, опять хвалили, продержали два месяца, но не печатали, и по той же причине: автор – неизвестный парень».

Та же участь постигла рукопись первоначально и в Московском издательстве «Молодая гвардия».

О том, в какой тревоге был в то время сам писатель, его жена Раиса Порфирьевна впоследствии рассказывала: «Как-то вечером, в один из выходных дней, мы с Ольгой Осиповной были рядом с Николаем.

«Если я получу безоговорочный отвод, это будет моей гибелью», – неожиданно сказал Николай. Мы вздрогнули. Помолчав несколько минут, он едва слышно закончил: «Чтобы вернуться в строй, я, кажется, сделал все… Да, все», – повторил он задумчиво.

Тем временем, на протяжении нескольких месяцев один из самых верных друзей Николая Островского Иннокентий Павлович Феденев настойчиво добивался публикации первых глав романа в издательстве «Молодая гвардия». И добился. Решающее слово сказали писатели: редактор журнала Анна Караваева и ее заместитель Марк Колосов. Впоследствии он писал: «…Я читал рукопись, не отрываясь… Нечасто встречались мне произведения, которые с первой страницы столь сильно заявляли о себе, раскрывая секрет своего обаяния так, что мы сразу исполняемся доверия к автору… В тот же вечер я позвонил Анне Караваевой и написал отзыв для издательства. Было решено подписать и договор с Островским на отдельное издание книги…

Об этом я позвонил Феденеву и условился с ним о дне встречи с автором. 21 февраля 1932 года вместе с Феденевым я приехал к Островскому».

О радостном волнении Николая Островского в те дни рассказывает Галя Алексеева: «…По просьбе редакции Николай написал свою автобиографию. Как всегда, он диктовал четко и быстро. Первая половина его письма в редакцию была посвящена работе над книгой. Затем следовала краткая биография писателя: «…Физически потерял почти все, остались только непотухающая энергия молодости и страстное желание быть чем-нибудь полезным своей партии, своему классу…»

Голос Николая звучал обычно, только палочка, которую он всегда держал в руках, скользнула по одеялу и упала на пол.

Неожиданно он оборвал начатую фразу. «Мама, выйди», – мягко сказал он. Я обернулась. В дверях стояла Ольга Осиповна, по ее лицу беззвучно текли слезы. Я вышла вслед за ней.

Когда через несколько минут я вернулась в комнату, Островский, ничего не говоря, спокойно продиктовал две последние фразы своей биографии».

Веское слово в те дни сказал Иннокентий Павлович Феденев. Об этом он впоследствии рассказывал: «…Товарищ Колосов тогда сделал очень много замечаний, но столько много замечаний, что напрашивался вопрос о переделке книги, и Колосов предложил, чтобы Николай Алексеевич взял на себя переделку этой книги.