В конце 1926 года для ухода за ним приезжает из Шепетовки мать – Ольга Осиповна. «Застала я Колю совсем беспомощным, он не мог даже умыться сам», – рассказывала она. С тех пор мать была безотлучно при нем, и Николай Алексеевич называл её с любовью «бессменной ударницей», своим «верным часовым».

Чувствуя потребность в программной, систематической учебе, Н.А.Островский в 1927 году оформляется на заочное обучение в Коммунистический университет имени Свердлова. Учиться было неимоверно трудно, но трудности не могли сломить его неукротимого стремления подготовить себя к творческой работе. Настойчиво и упорно шел он к цели, к овладению оружием художественного слова.

«Больше всего я учился, когда заболел, – справедливо говорил впоследствии Н.А.Островский. – У меня появилось свободное время. Огромная работа над собой сделала из меня интеллигента».

Николай Островский не только сам учился, но и политически просвещал других. По его просьбе к нему прикрепили молодежь, и он вел политкружок. Так, прикованный к постели тяжелым недугом, он оставался партийным пропагандистом, и в этой связи партия и комсомол были источником его моральной силы.

В то же время Н.А.Островский делает первую свою литературную пробу: в 1927–1928 гг. в течение пяти месяцев работает над «Повестью о котовцах». Повесть была послана в Одессу и одобрена котовцами, но на обратном пути единственный экземпляр рукописи был безвозвратно потерян почтой. Николай Алексеевич мужественно пережил это потрясение.

…Осенью 1928 года болезнь уготовила для него новый удар: обостряется воспаление обоих глаз. Оно длится три месяца и приводит почти к полной потере зрения. Что происходило с ним в эти трудные месяцы, рассказывает его письмо от 2 ноября 1928 года к своему другу П.Новикову: «Меня ударило по голове ещё одним безжалостным ударом – правый глаз ослеп совершенно. В 1920 году мне осколком разбило череп над правой бровью и повредило глаз, но он видел все же на 4/10, теперь он ослеп совсем. Почти три месяца горели оба глаза (они связаны нервами): когда один болит и другой за ним, и я 4,5 месяца ни газеты, ни книги, ни письма прочесть не могу, а пишу наугад, не видя строчек, по линейке, чтобы строка на строку не находила. Левый глаз видит на пять сотых, одну двадцатую часть. Придется делать операцию – вставить искусственный зрачок и носить синие очки.

Сейчас я в темных очках все время. Подумай, Петя, как тяжело мне читать. Комвуз мой пропал, я заявил о невозможности из-за слепоты продолжать учиться и вообще не знаю, если не удастся возвратить глаз хоть один к действию, то мне придется решать весьма тяжелые вопросы. Для чего тогда жить? Я, как большевик, должен буду вынести решение о расстреле организма, сдавшего все позиции и ставшего совершенно не нужным никому, ни обществу, а тем самым и мне… Я так забежал в угол и морально и физически…»

Под знаком «минус» прошел и 1929 год. «Этот минус, ещё немножко увеличившись, может зачеркнуть жизнь», – писал Николай Алексеевич.

Напомню о возрасте Николая Островского: ему шел тогда двадцать пятый год. Чтобы понять всю меру мужества этого человека, нужно знать меру его страданий. Помимо слепоты и неподвижности, врачи находили у него порок сердца, катар обеих верхушек легких и воспаление почек. А ко всему этому ещё болезнь желудка, постоянно изнуряющие организм гриппы…

Вот строки из писем матери и жены тех дней, которые во многом раскрывают состояние Николая Алексеевича:

«Ох, какие мучения он, бедняга, переживает. Недели три-четыре тому назад у него был страшный сердечный припадок, во время которого у него в горле было слышно предсмертное клокотание», – с бесконечной горечью писала мать.

А это из письма жены: «Коля лежит навзничь все время, как из Мацесты приехал, и ноги не поднимает сам, если её не поднять, и рукой дальше не достает, только до рта, а до волос не поднимает руки. С боку на бок не переворачивается, и лечь не может на бок, а только все время лежит на спине. С глазами у него плохо, почти ничего не видит. И врач ему через три дня делает укол в руку и около глаза – приготовляет его к операции. Аппетит у него плохой. И места себе не приберет. Одним словом, горе… Что он переносит, это нечеловеческие силы нужны!».

Но если «предательское тело» сдавало одну позицию за другой, то его воля все больше закалялась, не сдавала ни одной позиции. Николай Алексеевич в дни жестокой борьбы с недугом приходит к выводу, что физические боли можно заглушить, отвлечься от них, наконец, сжав губы, перетерпеть. Он долго тренировал себя в уменье держать нервы в «кулаках», не раскисать. В беседе с врачом М.К.Павловским Николай Островский говорил: «Если я хоть бы на минуту разжал кулак, произошло бы непоправимое несчастье. Как и другие больные, я сначала требовал то подтянуть одеяло, то поправить подушку и прочее. Но постепенно я стал так устанавливать свою психику, чтобы не замечать донимающих меня мелочей, а также жжения в суставах разнообразных болей. Если поддаваться всем этим ощущениям и стать их рабом, то можно сойти с ума. Я добился того, что мог выключить боль на любом участке тела… Работая над собой, я научился переключать сознание на серьезные вопросы, не обращая внимания на крики моего тела…»

А вот строки из письма Николая Островского А.А.Жигиревой, написанного в ноябре 1928 года: «Я иногда с сожалением думаю, сколько энергии, бесконечного большевистского упрямства у меня уходит на то, чтобы не удариться в тупик.

Будь это потрачено производительно, было бы достаточно пользы. Вокруг меня ходят крепкие, как волы, люди, но с холодной, как у рыб, кровью, сонные, безразличные, скучные и размагниченные. От их речей веет плесенью, и я ненавижу, не могу понять, как здоровый человек может скучать в такой напряженный период. Я никогда не жил такой жизнью и не буду жить…»

Н.А.Островский мобилизовал колоссальную память, все свои духовные силы на достижение намеченной цели. Он не только мужественно переносил все новые удары болезни, но и продолжал настойчиво учиться. Он нашел возможность продолжить учебу и в Коммунистическом университете даже тогда, когда вместе с потерей зрения отнята была, казалось, последняя возможность учиться. Он слушал лекции для заочников по радио при помощи маленького детекторного приемника и наушников, которые установили в его комнате сочинские комсомольцы – его новые юные друзья. И его усилия не пропали даром: он успешно закончил два курса университета.

Героический характер Николая Островского – прекрасное творение советской эпохи. «Партия воспитывает в нас священное чувство – бороться до тех пор, пока в тебе есть искра жизни», – говорил Николай Островский, обращаясь к зарубежным друзьям. Они были преисполнены глубокого уважения к этому мужественному человеку. Ромен Роллан назвал Николая Островского – слепого и парализованного, терзаемого страшными нечеловеческими страданиями, – «горящим факелом активности». И он был прав. Разгромленный физически, терзаемый нечеловеческими страданиями, Николай Островский провозглашал: «Итак, да здравствует упорство! Побеждают только сильные духом! К черту сопливых нытиков!»

Николаю Островскому удалось разорвать железное кольцо, вернуться в строй с новым оружием – художественным словом.