Гимном Джо была песня La Belle Vie. Он напевал этот хит Сашá Дистеля даже на закате своей жизни, вспоминая о самых славных годах в истории «Дачи». И пусть сейчас это время прошло, ничто не отменит его успеха, которого он добился наперекор всем горестям и драмам. Он, мальчишка из марсельского порта, стал уважаемым человеком и супругом блистательной женщины, из-за которой мужчины до сих пор ему завидовали, и эту женщину он завоевал, чтобы жить с ней в их общем раю, в их доме. Их «Даче».

Вечером следующей пятницы, через неделю после того, как Джо нас покинул, подошла моя очередь забирать Алекса с Роми. Я поехала за ними в школу, и это окончательно вернуло меня в реальную жизнь. Я снова обрела энергию и впервые за последнюю неделю широко и искренне улыбнулась, увидев, как они бегут ко мне.

Как сомнения в силе моего материнского инстинкта могли так долго удерживать меня от рождения детей? Все дело в том, что тогда мое сердце было на замке… Я чувствовала, что не способна подпустить к себе крошечного человечка, ведь я сама в детстве была напрочь лишена любви. Боязнь воспроизвести схему собственной жизни начисто уничтожала желание стать матерью. Когда Самюэль предложил завести детей, я категорически отказалась. Обрушила на него рассказ о своем детстве и впала в истерику, напуганная мыслью, что могу стать плохой матерью и причинить страдания маленькому существу, которое не просило, чтобы его произвели на свет. Самюэль не стал настаивать, он постепенно приручал меня, успокаивал, давал выговориться и избавиться от страхов – из этого и складывалась история нашей семьи. Он проявил терпение и сумел научить меня верить в себя, к тому же Самюэль не уставал напоминать, что он всегда будет рядом и поможет мне. Ему было нелегко, но он сумел победить мои страхи. Я стала матерью, и мои дети росли счастливыми – во всяком случае, так мне это виделось. Одного взгляда хватало, чтобы заметить их детскую радость жизни, ту, которая никогда не проступала на моем лице, когда я была девочкой.

Часто с наступлением хорошей погоды я брала старый Машин «ситроен-мехари», на котором научилась водить. Джо сначала дал мне несколько уроков в своей манере, а потом отправил сдавать экзамен на права. По его разумению, тот, кто водил «мехари», мог водить всё. Он был не совсем неправ, потому что, когда он вручил мне ключи от «тойоты», своего внедорожника, я вполне успешно справилась! Маша теперь почти никогда не садилась за руль, она делала это крайне редко и если уж очень хотелось. Но ей, как и Джо, нравилось, когда я занимала водительское сиденье. Они как будто заново проживали свою молодость, наблюдая за тем, как мы едем в поисках развлечений. Дети были, естественно, без ума от этой светло-зеленой машинки, которая стрекотала как газонокосилка и у которой мы убирали верх при всяком удобном случае, даже невзирая на холод! Она была их домом на колесах, в котором знаком каждый уголок. Летом, по четвергам, они утром ездили на ней с Машей на рынок.

Забрав Роми из школы Гульта, я свернула на дорогу в городок. Заметив это, Роми захлопала в ладоши, а Алекс пробормотал «Йес!». Мне захотелось соблюсти один из наших ритуалов. Припарковавшись на площади у церкви, я оценила настроение детей, чтобы убедиться в правильности своего намерения. Их улыбки были словно бальзам для моего сердца. Мы прошли по всему городку, каждые несколько шагов нас останавливали, чтобы с любовью и от души расцеловать, поинтересоваться, как там Маша, повторить «так неожиданно, какое горе…». Я их всех знала, всех ценила или даже любила, но тем не менее постаралась максимально сократить общение. Нельзя же, чтобы дети бесконечно выслушивали пятнадцатиминутные выражения соболезнования, моя задача – показать им, что вопреки всему жизнь продолжается, что наша жизнь, та, которую мы выстроили, никуда не исчезла, несмотря на смерть Джо. Узкие извилистые улочки вели к самой верхней точке городка. Двадцать лет подряд я ходила по ним, но ноги все так же болели от подъема. Мы обошли замок, проверяя, есть ли корм в мисках для бездомных кошек.

Добравшись до самого высокого места в городке, мы переглянулись и, не говоря ни слова, перешагнули через низкую стенку, окружавшую «Иерусалимскую мельницу». Вот мы и в нашем любимом заведении. Я начала приходить сюда с Алексом на полдник, когда ему было четыре года, и мы продолжали это делать, даже когда Роми была младенцем. Мне нравилось здесь, меня убаюкивала нежная воркотня диких голубей, гнездившихся на мельнице, и радовала глаз панорама Малого и Большого Люберона, царивших над городком, который благодаря Маше и Джо принял меня и сделал своей. Мне нравилось думать, что даже без бинокля я различаю вдали «Дачу». Сидя, как обычно, между детьми, я передала слойку с шоколадом одному, слойку с изюмом другой и запустила руку в пакет с «лодочками»[2]. Мы спокойно ели, перед нами расстилался ландшафт, который мне никогда не надоест. Алекс все время вздыхал от удовольствия, а его сестра щебетала, как и положено маленькой болтушке, пересказывая все великие приключения, которые у нее случились за день. Когда Алексу удавалось вставить слово, он задавал Роми вопросы об открывающейся перед нами панораме – он делал это здесь всякий раз. Алекс считал, что в ее возрасте она должна уметь перечислить все города и деревни в поле зрения и назвать стороны света. Мой сын был еще большим патриотом Гульта, чем его отец и Джо, вместе взятые. Только чрезвычайные обстоятельства могли бы заставить его поехать куда-нибудь севернее Ванту или южнее Дюранса. Роми заработала девять из десяти баллов, как всегда перепутав Сеньон и Апт, и тут я рискнула все испортить. Поскольку я почувствовала, что у них достаточно сил, я решила, что можно перестать прятаться от разговора о Джо и Маше. Я взяла их за руки и привлекла к себе. Они мгновенно замолчали. Роми съежилась, а Алекс натянулся как тетива.

– Я позвала Машу к нам на ужин сегодня вечером. Она будет рада повидаться с вами. Что скажете?

Я смотрела поочередно то на сына, то на дочь, читая на их лицах печаль.

– Представляю, как вам тяжело. Вы вроде бы не хотели возвращаться в «Дачу»?

– Хотели, конечно! – занервничал Алекс. – Зачем он так? Мы говорили совсем другое, мама, на самом деле…

Он тряхнул волосами, как бы не желая все выкладывать, и постарался высвободить ладонь, но я не отпускала. Не хотела, чтобы он ускользнул от меня, отдалился. Я поняла, насколько мне не хватало физического контакта с ними все последние дни. Сразу после рождения детей я боялась к ним прикасаться, особенно к Алексу, а когда появилась Роми, я была уже более зрелой. А теперь я испытывала почти животную потребность гладить их, вдыхать их запах, я пьянела от любого прикосновения к ним.

– Я не знаю, что ей сказать, – признался мой сын. – Боюсь еще больше огорчить ее… В тот день ее глаза меня напугали, она была не здесь, мама… Мне показалось, будто она тоже умерла…