— Привет, мужики! — приветствовал их я, притормаживая рядом. — Хороший денек… в натуре…

Ближайший ко мне «ирокез» лениво скосил глаза в мою сторону, прошелся по мне взглядом, начиная от металлических скоб на сапогах и кончая платком на голове, и равнодушно отвернулся.

— Это «Алиса»? — кивнул я на магнитофон, из которого доносились натужные позывные, метко прозванные Асмоловым «ассоциативными блинами».

— Кинчев, — буркнул парень в рваных джинсах и сиреневой, под цвет его волос, футболке.

— А так похоже на «Алису», — попытался я исправить положение.

На этот раз на меня посмотрели все. Окрыленный тем, что, наконец, удалось привлечь их внимание, я слез с мотоцикла и подошел ближе.

— В натуре, мужики, я не местный, но я от вас тащусь! Че вы в своем поселке позволяете?! Вонючки разные, катыши собачкины, вас в грош не ставят, а вы — ни ухом, ни рылом… Я тут к корешу приезжал, как это увидел, так даже обидно за вас стало… Я хоть и рокер, но панков уважаю… в натуре…

— Ты о чем, чувак? — так же лениво спросил «сиреневый».

— Объявление на заборе видели? — я ткнул пальцем в сторону дома Пепловского. — Я тащусь! Вы че! Над вами прикалываются, а вы…

— Да че там такое?!

— Какой-то козел написал: «Неграм, нищим и панкам вход воспрещен!», — наябедничал я. — Глумятся!

«Сиреневый» мрачно посмотрел на своих друзей. Все опустили глаза, и лишь молоденькая девчонка с замысловатым огородом на голове попыталась оправдаться:

— Огрызок, мы ничего не видели… Вчера не было.

«Огрызок» почесал у себя под мышкой и встал.

— Схожу, посмотрю сам, — угрюмо сказал он и направился к даче.

Вернулся он через десять минут еще мрачнее, чем был, бросил на песок разорванный плакат и плюнул на него.

— Сволочи!.. Спасибо, чувак, что сказал, — повернулся он ко мне. — Наверное, только недавно повесили. Туда на днях какой-то урод въехал, до него другой «чек» жил…

— Не за что, — скромно потупился я. — Просто обидно за вас стало. Как представил себе, что люди этот плакат увидят… На вашем месте я бы эти ворота дерьмом собачьим вымазал…

— За такое морду бить надо, пытаясь загладить свою оплошность перед старшим, одновременно заголосили остальные.

— Может, ему забор краской изукрасить? А может, сарай подпалить? А может…

— Это точно, — покачал я головой, — учить козлов надо… Но сарай это чересчур. Ментам настучат, проблем не оберетесь…

— Да к лешему ментов, — сказал «сиреневый». — Может, помоев ему во двор накидать? На свалке, что неподалеку, выбрать попахучей, и пусть нюхает… Сейчас жарко, долго не выветрится…

— Я бы по-другому сделал, — посоветовал я. — Раз негры и панки им так не нравятся, так из них самих негров и сделать… в натуре…

«Сиреневый» подумал и улыбнулся:

— Здорово! — одобрил он. — Хабарик! Бегом за ножницами и машинкой для бритья! Лоскут, притащи еще пару баллончиков с краской… Нам ее много понадобится. А как же мы в дом попадем? Там во дворе собака…

— Зачем в дом? — удивился я. — В кустах засесть и каждого, кто оттуда выходит… в натуре…

— Класс! — согласился «сиреневы». — Это мысль!.. В натуре…

Я широко улыбнулся, и моя улыбка сулила еще немало пакостей…

* * *

Разумовский беспокойно топтался у входа на вокзал, через каждую минуту поглядывая на часы. Меня он не узнавал до тех пор, пока я не хлопнул его ладонью по плечу.

— Где тебя… ангелы носят?! — раздраженно набросился он на меня. — Четвертый час дня! Курьер уже десять раз мог забрать иконы, а я даже не знаю, как его здесь отличить… Столько народу…

— Ничего необычного не происходило?

— Нет…

— Ну, значит, и курьера еще не было, — невозмутимо сообщил я.

— Хорошо б, если так… Чем ты там в таком виде занимался?

— Детство вспомнил, пакости делал… Придал этим пакостям размах и широту и поспешил к тебе. Дальше все без меня, по инерции пойдет. Ребята вошли во вкус…

Иерей непонимающе посмотрел на меня, но промолчал. Неожиданно шум голосов на улице стал стихать. Прохожие останавливались, позабыв про свои дела, и, открыв от изумления рты, смотрели на дорогу, по которой к вокзалу приближалась необычная машина. Сама по себе это была весьма распространенная модель «Жигулей». Уникален был ее вид. Самые известные в мире авангардисты съели бы от зависти свои картины, увидев это произведение искусства на дверях и капоте. Машина припарковалась к тротуару, дверца открылась и… По улице прокатился вздох восхищения. Когда-то белоснежный костюм владельца машины теперь украшали названия всех известных в России исполнителей тяжелого рока, а на спине красовалась длинная надпись на английском языке. Я, как и каждый приличный лентяй, языков не знаю, но судя, но тому, как захихикали молоденькие девчонки и уважительно зааплодировали мужчины, оценившие смелость новатора, смысл я понял. Левая сторона головы мужчины была выбрита наголо и покрашена черной краской, стоявшая дыбом правая сторона прически была окрашена в оранжевый цвет. Лицо пересекали черные полосы в стиле «коммандос».

С лютой ненавистью посмотрев на веселящихся зрителей, мужчина ногой захлопнул дверцу машины и быстрым шагом вошел в здание вокзала. Несколько выклянчивавших до этого у прохожих милостыню цыганят с криком и свистом ринулись за «панком».

— А вот это и есть курьер, — сообщил я онемевшему иерею. — Мы еще банки привязали к багажнику, но, видимо, он их оторвал…

Разумовский посмотрел на меня как на полоумного:

— Это курьер?! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Вот это чудовище тайный переправщик краденых ценностей?

Но я уже его не слушал его, продираясь сквозь толпу, чтобы не упустить курьера из виду. Купив в привокзальных киосках рубашку, брюки и бритву, бедняга скрылся от любопытных глаз в мужском туалете.

— Теперь ближе к камерам хранения, — скомандовал я иерею, и мы поспешили в зал ожидания, в котором располагались автоматические сейфы.

Прошло больше получаса, пока несчастный курьер смог привести себя в порядок, хотя бы частично. Легче всего ему было с одеждой, удалось смыть с лица черные полосы, но вот свежевыбритая правая часть головы резко контрастировала с крашеной левой частью…

Что-то без конца нашептывая себе под нос, человек прошел до камеры хранения, отыскал нужную ячейку и, уже наполовину набрав код, вспомнил о необходимых предосторожностях. Он опустил руку и медленно оглянулся… О конспирации не могло быть и речи: глаза всех находившихся в зале людей по-прежнему были устремлены на его разноцветную макушку. Зло сплюнув, он набрал код до конца, открыл дверцу и извлек большую и тяжелую дорожную сумку.

Подойдя к стоявшему неподалеку сержанту милиции, я указал на курьера и сказал: