– Не ходил бы один, – проворчал дружинный, опознав родственника христианского годьи и друга короля. – Недобрая ночь.

– Почему вдруг?

– Не чувствуешь? – Бородатый сикамбр повел носом, будто лисица на охоте. – Ветра нет. Совсем.

«Опять, – усмехнулся про себя Северин. – Они видят недобрые знамения на каждом шагу. У стола ножка подломилась – к голоду. Роса в день Солнцеворота слишком быстро высохла – к засухе. Впрочем…»

Епископальный картулярий на мгновение замер и, следуя совету епископа «присматриваться тщательнее», внезапно понял – бородач с копьем прав. Никакого движения воздуха, если не считать появляющихся при дыхании клочьев пара.

Ремигий как-то рассказывал, что чувства у варваров обострены до предела, они способны заметить то, на что цивилизованный римлянин никогда не обратит внимания. Северин, как и следовало ожидать, тогда пропустил эту фразу мимо ушей, а теперь вдруг вспомнил.

Природа беспокойна, это признак жизни. Когда ты находишься в лесу, всегда слышен шорох павшей хвои, пощелкивание сухих веток, где-то стрекочет незаметная пичуга, даже самый легкий ветерок порождает шум в кронах деревьев. А сейчас – абсолютная тишина. Не слышно ничего, кроме сопения угрюмого франка и легкого скрипа утоптанного снега под подошвами. Скверная тишина, опасная.

– Колдовство? – невольно понизив голос до шепота, спросил Северин.

– Мне-то откуда знать, – буркнул в ответ сикамбр. – Люди говорят, будто лес замирает, когда чует нежить. Духов, ночами выползающих из болот и бурелома. Ubilsaiwala…[12]

– Что за ubilsaiwala такая? Расскажи.

– Да ну тебя, ромей, – шикнул бородатый и отмахнул правой рукой охранный знак. – Не поминай лишний раз, накличешь. Топай в дом да огонь поярче раздуй. Мало ли пригодится…

Настаивать Северин не решился, франк выглядел слишком уж настороженно.

Нежить, говорите? Защита от нее проста и действенна – молитва да святой крест. Однако по возвращении Северин предпочел развести в очаге настоящее пожарище, едва не половинный запас поленьев извел. Епископ пока не возвращался.

Откровенно говоря, боязно. Северин не мог понять, что именно его так напугало – слова безграмотного франка или собственные ощущения: прислушиваясь, картулярий не слышал ничего, кроме угрожающей тишины. И угроза была явной, реальной, такой, что в животе нехорошо сводило. Успокаивало лишь громкое потрескивание ярко пылающих дров и тепло, волнами исходящее от огня.

«Все в порядке, – убеждал себя Северин. – Мы в крепости, тут полно воинов, здесь сам король, вроде бы обладающий какими-то магическими способностями, и епископ кафолической церкви, которому дарована власть от Всевышнего. Ничего не случится!»

Посидев некоторое время возле очага, картулярий забрался на высокую лавку и выглянул в отдушину под самым потолком. Ничего особенного – поднимается над холмами ущербная луна, чернеют ели на склонах, перевалило за полночь.

– Пойду к Хловису, – громко сказал сам себе Северин. Очень не хотелось оставаться в одиночестве. – Не выгонят. Знаю я, какой там серьезный разговор – пиво хлещут!

Отчасти племянник епископа был прав – Ремигий полагал, будто чревоугодие есмь грех далеко не самый погибельный, и разделял трапезы с риксом франков, едва появлялась возможность. Хловис по пьяному делу становился добрым и тщательнее внимал поучениям епископа, хотя наутро забывал половину сказанного, а к полудню – и половину оставшейся половины.

Вот беда – опять возиться с обмотками и ремешками, но босиком же на снег не выйдешь? Зиму следует запретить особым императорским эдиктом! Навсегда!

Северин вздрогнул, когда со стороны конюшни донесся неприятный звук – злое повизгивание лошади. Породистые скакуны из Иберии или Аравии в стране Хловиса были исключительной редкостью, такую роскошь мог позволить себе только король или кто-нибудь из очень богатых дуксов. Франки использовали невысоких, но очень выносливых мохнатых лошадок, непонятно почему именуемых «гуннскими», хотя у гуннов кони крупные и длинноногие.

Обычная «гуннская» коняшка была существом флегматичным, скверным норовом не отличалась, кусалась или лягалась крайне редко, а уж чтобы заставить ее визжать от ярости, надо приложить безмерные усилия. Однако сейчас лошадей что-то всерьез растревожило – стенают, всхрапывают, бьют копытами.

И еще: собак не слышно. Окажись в крепости кто чужой, псы подняли бы лай на всю округу, а тут – молчок. Собаки у франков свирепые, могут один на один с волками сражаться. В Суасонском королевстве распространены и галльские волкодавы, и потомки мордатых итальянских молоссов, боевых псов имперских легионов, охранявших границу по лимесу от Кастра Регина до Агрипповой колонии.[13]Серьезные зверюги, не дадут в обиду ни себя, ни хозяев.

– Есть тут кто? – подал голос Северин, вглядываясь в темноту. – Эй?!

На призыв никто не откликнулся, давешний бородач, похоже, ушел. Негромко выругавшись, картулярий направился в сторону дома Гунтрамна, стоявшего отдельно, возле южной стены. На пятом шагу Северин вдруг оскользнулся, не удержал равновесие и ухнул в снег.

Повезло несказанно. Северин ощутил движение, и спустя один миг над его головой промелькнула черная тень – огромная тварь, остро пахнущая мокрой шерстью, сбила бы картулярия с ног и моментально подмяла под себя как… как…

Сикамбр, с которым племянник епископа только что разговаривал, валялся рядом, между сугробами. Кровь не успела застыть, на ней Северин и заскользил – крови же было много. Снег в капельках, на тропке здоровенная, еще дымящаяся черная лужа. Горло разорвано.

Картулярий на четвереньках отполз к дому, левой рукой вцепился в холодные бревна, помог себе встать, а правой ухватился за рукоять кинжала, который никак не хотел вылезать из ножен. Конечно, надо дернуть за тонкий ремешок, удерживающий лезвие – по законам сикамбров, в бурге оружие следует носить именно так, показывая мирные намерения.

– Пресвятая Дева, убереги, – выдохнул Северин. – Что это такое?

Очень хотелось заорать в голос, но сил не хватило.

Оно стояло неподалеку, в десятке шагов, под лучами убывающей луны. Силуэт похож на песий или волчий, однако картулярий точно знал – страшилище не является ни волком, ни собакой.

Тварь была здоровенной, с телка, и непроглядно-черной, будто оживший сгусток первородной тьмы. Лишь мерцали холодным синевато-белым огнем пятна неживых глаз.

Призрак, морок? Не может быть, призраки не оставляют следов на снегу и не воняют псиной! У бестелесных тварей не валит пар из пасти! Оно живое. Или наполовину живое…