– Мечтаю, милые друзья, – о да! – Остаться в замке феи навсегда!

День был по-осеннему пасмурным, ветер разогнал тучи, но все-таки накрапывал дождь. Водопроводчики отдыхали в ожидании обеда.

– Не бойся, Коля, ну как может железная труба замерзнуть? – благодушно промурлыкал кот. – Я никогда не слышал, чтобы у нас дома или на улице какая-нибудь труба пожаловалась, что ей холодно.

– Чив-чив! В метафорическом смысле, Тима, все может замерзнуть!

– В ме… в каком смысле?

– В поэтическом, если это тебе понятней.

– Закрой клюв. Здесь серьезный разговор идет.

– Ты умеешь громко мяукать и умный вид делать, но предел твоей фантазии – караси в сметане! А мы с Колей понимаем, что трубе под землей и снегом будет темно, холодно и одиноко!

Николай, сидевший на краю канавы, снял кепку, вдруг подбросил ее высоко, до верхушек деревьев, и поймал одной рукой. Потом грустно посмотрел на товарищей:

– Мужики, не знаю, что дальше делать!

– Коля… я, наверное, в лесу полетаю, попробую Михайло и Хрюна найти. Возможно, они что-то посоветуют.

– Вряд ли, они водопроводчики еще получше нас, хотя куда уж лучше. Не с кем нам здесь посоветоваться.

– Нет, Коля, ты не прав, – возразил кот. – Они большие звери, матерые. Наверняка скажут: «Чирок, передай своим друзьям: ноги надо делать!»

– Не хочу так, я всегда честно работал.

– Вот и доработался, что сидишь теперь на краю канавы фиг знает где.

– Коля, поверь мне, как поэту и композитору: не имеет никакого значения, куда мы попали. Главное, чтобы в душе был восторг… Если тебя не затруднит, я хотел бы нашу кепку снова высоко-высоко увидеть!

– Хорошо, специально для тебя повторяю.

На этот раз щегол был готов и с яростным чириканьем набросился на взлетевшую мишень. Когда она падала, Тимофей на мгновенье опередил руку Николая и, схватив кепку, утащил ее вместе с запутавшимся в ней Чиром.

Друзья развлекались, пока София не открыла окно. Девушка держала сковороду, немного наклонив ее, чтобы водопроводчики видели зажарившихся карасей.

– Ну и как тут ноги сделаешь! – проворчал кот.

Услышал его только Николай, потому что щегол уже прыгал нетерпеливо на плече смеющейся Софии, пытаясь с ней поцеловаться.

На втором этаже тоже распахнулось окно. Фея опиралась ладонями на подоконник, но все-таки ее заметно пошатывало. Встретившись взглядом с Николаем, она широко улыбнулась.

Бригадир водопроводчиков растерянно заморгал.

– Да, милые девоньки, прямо-таки сияла она! – сказал леший. – Поставила на подоконник бутылочку медовухи и еще покрутила ее, чтобы у Коли совсем голова закружилась. А вторая красавица показывала ему большую сковороду, полную жареных карасей!.. Тут моя шея вытянулась как могла, больная ножка подвернулась, и покатился я вниз!

Леший откинул голову назад и почему-то тяжело задышал. Помедлив, старшая русалка спросила:

– К кому он пошел?

– Подожди, Цветочек, не перебивай! Я сейчас рассказываю, как я на небо смотрел и дышал. Обидно и больно мне было! Но что делать-то? Я ножку потер, хорошенько потер… Настенька, ты намеков не понимаешь, полечи дедушку! Да, здесь и возле коленки.

Ну, пополз я опять наверх, но уже ничего не увидел – ни медовуху, ни карасей! У меня такое предположение: кот и щегол уговорили человека пойти к той, которая помоложе. Через некоторое время Николаша и Чир, наверное, к фее поднялись. Тимоша, скорее всего, остался сковородку вылизывать. Вот так они устроились, а мы тут за них переживаем!

Его бросило в жар, он на секунду закрыл глаза и снова открыл. На экране ничего не изменилось:

Роберт вновь закрыл глаза. Нет, он был в «Супержизни» две минуты, только две ми… Внезапно он понял, что был там много часов, – сильно хотелось пить. «Но ведь у меня включен ограничитель! Почему он не сработал?! Я не виноват! Не виноват! Я всегда жил по средствам, не брал кредиты…»

Раздались какие-то странные звуки. Роберт напрягся и не сразу догадался, что это смеется его пятилетняя дочь. Девочка со шлемом на голове сидела в своей кровати, водя пальчиком по экрану мыслевизора.

Роберт сжал кулаки. «Что я наделал! Они убьют Ингу! Твари! Твари! Возьмите меня, но при чем здесь ребенок! Я ничего не могу, даже нельзя быть невежливым с этими зверями, иначе нас накажут – не меня одного, Ингу тоже будут разбирать на органы без наркоза. Какой же я урод, негодяй!»

Он осторожно снял шлем с головы дочери и прижал ее к себе.

– Папа, папа, – нежно запротестовала она, – я хочу досмотреть!

Его глаза затуманились, как у пьяного, взгляд метался от одного предмета к другому. Две кровати, в одном шаге от них платяной шкаф, за ним сантехническая кабинка. У него не было вещей, которые что-то стоили на ярмарках в Сети: если бы он захотел от чего-то избавиться, то еще пришлось бы платить за экологически чистую утилизацию. Особенно дорогим было уничтожение бывших в употреблении мыслевизоров, которые называли электронными останками покойников.

Куда бежать? Закрытые спальные ячейки, между ними узкие, прямые коридоры, уходящие в бесконечность, но оснащенные сканерами. Преступников, не желающих платить долг, без труда найдут и тогда уж накажут по всей строгости закона – максимально медленным изъятием органов.

Каждое утро огромный лифт уносил Роберта вместе с соседями на нижний уровень. Все молчали, опустив голову, потому что опытные адвокаты любое слово или взгляд могли бы истолковать как намеренное оскорбление, посягательство на безграничную свободу гражданина или даже как нарушение общественного спокойствия.

На заводе молчание продолжалось, тем более что конвейер требовал постоянного, пристального внимания. Роберт прилежно следовал инструкциям, увольняли его редко и всегда с мягкой формулировкой «ошибка, обусловленная человеческой природой», поэтому обычно в течение суток он получал работу на другом конвейере.