Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Охуенно, чо, — фыркает он и слегка встряхивает меня, будто пытаясь привести в чувство. — Детка, а твои родители вообще в курсах, что ты по утрам отмываешь хаты, которые сдаются посуточно для ебли? Может, лучше ты у них просто попросишь давать тебе больше денег, а? На оплату универа они же наскребли тебе как-то бабла.
— На учебу да, — глухо говорю я, стараясь не показать, что он случайно попал в самое больное. Мне не хочется говорить ему правду. — А на лишние расходы у нас денег нет. И я не желаю это больше обсуждать, понял? Мне вообще-то работать надо. Я и так столько времени потеряла из-за тебя.
— Я компенсирую, — усмехается он. Снимает одну руку с моего плеча, лезет в задний карман джинсов и вытаскивает черное кожаное портмоне. — Сколько стоит твой час, детка?
— Ты меня, кажется, спутал со своей проституткой, — резко говорю я. — Не надо мне твоих денег, понял? Я не продаюсь.
— Все продается и все покупается, — спокойно возражает Соболевский. И, кажется, он действительно в это верит. — Лиза, к примеру, продает свое тело и свою внешность. А ты сейчас вот на этой отстойной работе продаешь свое время, а ещё продаёшь свою гордость и самоуважение. И, кстати, по какому курсу? Сколько тебе платят?
— Достаточно! — с вызовом отвечаю я, а сама в этот момент с ужасом понимаю, что даже не подумала спросить, сколько получу за эту работу. Меня даже по договору не оформляли, сказали, что наличкой в офисе заплатят. И остается надеяться, что не обманут и что оплата за работу будет достойной.
— Я в любом случае дам больше, — нагло ухмыляется Соболевский. — Только попроси.
— Ты же не за просто так это собираешься делать, — тихо говорю я.
— Конечно, нет. Я плачу, значит, планирую что-то получить, — и он уже знакомым мне жестом притягивает меня к себе, буквально впечатывая лицом в свой торс.
Его обнаженная грудь прямо у меня под щекой — твердая, сильная, горячая. Мне это не может нравиться. Нет, конечно, мне это не нравится. Я отстраняюсь и изо всех сил пытаюсь вырваться.
Вот только приводит это к еще большему кошмару, потому что я слишком резко дергаю плечами. Из-за этого тесная узкая рубашка слишком сильно натягивается на груди, и верхние пуговицы с резким звуком рвущейся нитки отлетают от нее. Рубашка расходится в стороны, открывая взгляду Соболевского мой наивный белый лифчик и ложбинку между грудей.
— Ух ты, — хрипло говорит он, нагло туда пялясь. — Демоверсия? Перед оплатой? Мне нравится.
Я пытаюсь прикрыться, но он не дает. Хватает меня за руки, а сам вдруг наклоняется к моей груди и проводит языком влажную дорожку прямо по этой ложбинке. А потом…потом сжимает губами мой сосок через белую хлопковую ткань лифчика.
Я вздрагиваю, от этого влажного, наглого, неприличного касания по моему телу вдруг прокатывается сладкая волна совершенно нового, остро-сладкого ощущения. И я издаю короткий то ли стон, ли то вздох.
— Детка, — хрипло рычит Соболевский. — Детка, блядь…
Сделав шаг, он неожиданно роняет меня на кровать, а сам приземляется сверху. И вот тут мне становится страшно.
Он большой, сильный, тяжелый, у него темный безумный взгляд, его руки не дают мне свободы, его губы жадно впиваются в мои, а я мотаю головой, пытаюсь сопротивляться. Неужели он хочет меня сейчас взять силой? На той же кровати, на которой несколько часов назад имел эту проститутку?
— Нет. Нет! Нет!!!
Я рыдаю не столько от страха, сколько от унижения.
— Пожалуйста, нет!
И вдруг он замирает. В темном взгляде появляется осмысленность. Он медленно облизывает губы, а потом смотрит на меня.
— Прости, детка, — шепчет он.
Его жесткие горячие пальцы неожиданно касаются моего заплаканного лица. Соболевский осторожно проводит подушечкой пальца по моей щеке, стирая слезы, но я дергаюсь.
— Не трогай меня! Не трогай!
— Тебе же понравилось, когда я тебя потрогал. Вот тут. — И пальцы касаются влажного пятна на моем лифчике. Там, где были его губы.
— Нет! — отчаянно вру я, хотя с ужасом понимаю, что он прав. Мне… кажется, мне и правда понравилось. Боже мой, я и не знала, что я настолько испорченная. — Уходи! Уходи отсюда! Ты ведешь себя как животное!
Соболевский садится на кровати и с силой трет лицо руками, а я вскакиваю и бегу в противоположную часть комнаты. Подальше от него.
— Пиздец, — хрипло говорит он сам себе. — Какой же это все пиздец.
Потом достает портмоне, вытаскивает из него купюры и швыряет их на тумбочку. Я даже отсюда вижу, что это тысячные бумажки. И их явно больше двух.
— Я не возьму, — пищу я.
— Значит, выкинешь. Мне похуй.
Он хватает свою кожаную куртку, накидывает ее прямо на голое тело и идет в коридор. Через несколько секунд громко хлопает дверь.
Футболка Соболевского осталась валяться скомканной в углу. На тумбочке остались брошенные им деньги. Десять тысяч, я посчитала.
У меня рука не поднимется их выкинуть. Беру их, и это тоже ужасно унизительно.
Какое-то время плачу, свернувшись клубочком на полу, а потом вытираю рукавом слезы, вздыхаю и иду убираться. Кажется, на первую пару я все-таки сегодня опоздаю. ***
* * *
Я вбегаю в универ в отвратительном настроении. Во-первых, ужасно опаздываю. Половина пары по экономической теории прошла без меня, и это ужасно! Во-вторых, я очень устала. Квартиру я отмыла на совесть, и теперь у меня ломит спину, словно я столетняя бабка, и жутко ноют плечи и руки. А еще кажется, что от моих ладошек до сих пор воняет резиновыми перчатками, хотя я раз десять помыла руки с мылом и намазала их кремом.
А в-третьих (как будто мало было первых двух!) мне жгут карман деньги Соболевского, которые я все-таки хочу вернуть ему, но не знаю как.
А ведь есть еще и в-четвертых, вот только оно настолько стыдное, что я пытаюсь об этом не думать, но не получается. Невозможно не думать о том, что в моей сумке лежит футболка Соболевского. Я хотела ее выкинуть. Я хотела вымыть ей унитаз. Я хотела порвать ее на части и сделать тряпку для пола.
