— Толечка, родной мой, музыку!

Из больницы Петра Григорьевича привез домой Глеб. Квартиру в Чертаново после разгрома, который учинил в ней Кадков, эстонская бригада не только восстановила, но довела до невероятного шика. Ерожин не мог узнать свое прежнее жилье. Стены, сантехника, светильники — все строители заменили на самое что ни на есть современное. Надя с удовольствием наблюдала за реакцией мужа, когда он, прихрамывая, оглядывал кухню, ванную и комнату. На месте старого телевизора стоял «Панасоник» с огромным экраном. Кроме того, в квартире появился музыкальный центр, — Где ты взяла на все это деньги? — изумился Петр Григорьевич, усевшись в кресло.

— Кроткий выдал твои проценты от прибыли, за время, что ты руководил фондом. И еще кое-что от этого у нас осталось, — ответила Надя, довольная впечатлением, которое произвели на Петра новая обстановка и ремонт.

— Ну, ну… — задумчиво произнес Ерожин, все еще не придя в себя от увиденного. — Надо бы лично поблагодарить Вольдемара.

— Лично не получится. Эстонцы уже работают в Киеве, — улыбнулась Надя.

— Как насчет новоселья? — спросил Глеб, застывший возле шефа.

— Не нависай, сядь. Больно ты велик для нашего дворца, — усмехнулся Ерожин.

Глеб осторожно пристроился на краешек другого кресла, а Надя забралась с ногами на диванчик.

— С новосельем я бы потянул. Дай оклематься, — ответил Глебу Петр Григорьевич.

Он хоть и чувствовал себя неплохо, но после больницы спешил наверстать упущенное время и скорее открыть бюро.

— Можешь познакомиться с корреспонденцией. А я пока пойду осваивать кухню. Там столько всего, что сразу не разберешься. — Надя отправилась хозяйничать, выдав мужу пачку писем и журналов. Через минуту из кухни послышался ее голос:

— Глеб, помоги разобраться с техникой.

Здесь такие агрегаты, которых я никогда не видела.

Глеб поднялся и двинулся на зов. Чтобы добраться до Нади, ему понадобилось сделать четыре шага. Петр проводил взглядом помощника и углубился в чтение. Журналы он отодвинул в сторону, а конверты проглядел и три из них отложил. Первым он распечатал письмо из Новгорода, где в графе обратного адреса значилась фамилия «Ерожин».

«Отец, спасибо за все. Хотел приехать в больницу, но папа Витя отговорил. Сказал, что нечего тебя волновать, пока не встанешь на ноги. В каникулы обязательно приеду. Сейчас учусь. Наверстываю упущенное. У меня все в порядке. Тебе привет от папы Вити, мамы и Тани Назаровой. Мы с ней встречаемся. Твой сын Гриша».

Петр Григорьевич отложил письмо и задумался. Дружба сына с младшим лейтенантом его озадачила. Но само послание обрадовало.

Мысль о том, что на свете живет взрослый мужик и этот мужик — его сын, тепло тронула сердце. Второе письмо тоже было из родного города, но по фирменному продолговатому конверту подполковник догадался, что послание деловое.

Писал ему банкир. Анчик благодарил за работу. Как и предполагал Ерожин, труп с изуродованным лицом и документами на имя Кадкова принадлежал Ходжаеву. Актриса Проскурина тело опознала. Таким образом, свое обещание найти Руслана сыщик выполнил.

Анчик желал Петру Григорьевичу здоровья и надеялся, что их сотрудничество продолжится. «Если вы сумеете отыскать и то, о чем мы говорили, половина ваша. Все остается в силе», — напоминал Анчик об их договоре.

Ерожин просмотрел письмо еще раз. Он прекрасно помнил беседу с банкиром в его кабинете. Рублевый гонорар, который он тогда получил, Петр Григорьевич считал отработанным. Судя по посланию, банкир был того же мнения.

О том, куда Кадков запрятал награбленное, Ерожин в больнице много думал. Там времени имелось предостаточно. Некоторые мысли у подполковника по этому поводу появились.

В питерской квартире Вали Никитиной на Среднем проспекте ничего не нашли. Девушка все Глебу рассказала. Он не мог посоветоваться с Ерожиным, тот лежал в больнице без памяти, и на свой страх и риск умолчал о шубе, которую преподнес Вале Кадков. И научил, что говорить на допросе. О том, что лисья шуба принадлежала убитой Зойке, кроме Глеба, не мог знать никто. Девушку по делу не привлекли. Когда Глеб шефу об этом рассказал, Ерожин пожал помощнику руку.

Третье письмо пришло из Самары. Ерожин распечатал конверт. Под двумя листками в линейку, исписанными мелким женским почерком, стояла подпись Шуры. Письмо начиналось странно. «Петр, не хотела тебе писать, да в себе держать этого больше не могу. Ты человек взрослый, разумный, надеюсь, поймешь глупую бабу с ее дурацкими страхами. Дело касается твоей жены и моего мужа. Только умоляю, пусть о моем письме никто не узнает».

— Прошу к столу, товарищ подполковник, — позвала Надя.

Петр поднялся, спрятал письмо в карман и, прихрамывая, двинулся на кухню. Плита, кухонный столик светлого дерева, посуда — все было новое и незнакомое. Высокий холодильник с огромной морозильной камерой, хоть и стоял на прежнем месте, но тоже был новый.

Ерожин плюхнулся на стул и задумчиво уставился в свою тарелку. Письмо Шуры своим странным началом его зацепило.

— Ты что такой задумчивый? У нас первая трапеза в новой кухне, а ты уснул, — спросила Надя, заметив чрезмерную рассеянность мужа.

За завтраком разговор не клеился. Глеб решил, что шеф еще слабоват и ему не до разговоров. Михеев допил свой кофе, смолотил пять бутербродов и стал прощаться.

— Вашу машину оставляю у подъезда.

И если я вам сегодня больше не нужен, поеду, повожусь с родным жигуленком, — сказал он; выкладывая на стол ключи от «Сааба».

— Валяй. Но завтра в восемь повезешь меня на Чистые пруды. Пора работать, — распорядился Петр Григорьевич, продолжая думать о чем-то своем.

— Ты зачем на котлету сахар высыпал? — Надя с удивлением наблюдала, как супруг взял ложечку из солонки, залез ею в сахарницу и высыпал содержимое на котлету.

— Разве сахар? — отсутствующим тоном поинтересовался муж и положил котлету в рот.

— Знаешь, милый, иди лучше в постель.

По-моему, перемены в доме слишком перегрузили твою головку, — с беспокойством заметила жена и побежала стелить постель. Петр Григорьевич дожевал котлету и послушно поплелся в комнату. Широкая лежанка пахла заводским лаком. Ерожин снял брюки и залез под одеяло.

— Поспи, милый. Для первого раза ты и так слишком много сегодня ходишь. Константин Филиппович назначил тебе неделю щадящего режима, — напомнила Надя и задвинула шторы. — Господи! Какое счастье, что ты уже дома…

Петр закрыл глаза и притворился спящим.

Ему очень хотелось прочитать письмо Шуры, но делать это при Наде Ерожин воздерживался. Лежать с закрытыми глазами ему скоро надоело. Петр Григорьевич приподнялся, попытался зажечь лампу возле тахты, но не мог найти выключатель. Лампа, как и все в доме, была новая.