Я открыла глаза. Лицо Воронцова по-прежнему было передо мной, как будто он никуда и не уходил. Но только я лежала на собственной полке, а за окном поезда разгоралось серое зарево рассвета.

— Спи еще, — сказал он.

— А ты что… вот так и сидишь надо мной? — спросила я. — Сам не спал.

— Так тут никто не спал, — подал голос с верхней полки Ковалев. — Ты бредила… бросалась во сне… вообще жуть. Я как посмотрел на твое личико перекошенное, так и заснуть не могу до сих пор.

— Спасибо… за комплимент, Костя… — тихо выговорила я и не без труда приподнялась на локте. — У меня такое ощущение, что я отравилась… и еще…

— И у нас такое же ощущение, — перебил меня Ковалев, — потому что от алкогольной интоксикации такого не бывает. Только вот чем, собственно, ты отравилась? А? Мы ели и пили то же самое, что и ты. И ни у кого ничего подобного.

— Хотя как сказать — то же самое, — вступил в разговор угрюмо насупившийся Саша, — мы же еще ходили в гости к этим… к Олегу и его этой… девушке.

— Ну так тот длинный балбес тоже там был и уж точно жрал и пил все подряд, с приглашением или без оного, — скептически хмыкнул Костя, кивнув на безмятежно храпящего Тошу Крылова. — Так что ему тоже должно было перепасть, а он вон как… ни сном ни духом. Как говорится, нэт былэ-э-эт! — смачно подытожил он.

— И еще… — наконец продолжила я прерванную еще минуту назад фразу, — и еще у меня такое нехорошее предчувствие, будто что-то случилось или должно случиться.

— Чепуха! — махнул рукой Ковалев, дотягиваясь рукой до бутылки пива и открывая ее прямо зубами. — Я тоже как-то раз утром просыпаюсь в примерно таком же ауте, как вот ты сейчас… просыпаюсь и чувствую: че-то не так. Встаю, похмеляюсь, хаваю и все думаю, что случилось-то? И потом вспоминаю… что меня накануне выгнали из универа за непрохождение практики, пьянство, аморальное поведение и восемь протоколов из трех РОВД, присланных в деканат.

— Вот что-то наподобие… — буркнула я. — Ладно… пойду…

— Куда?

— В четвертый РОВД!

А пошла я в туалет. Прямо у его дверей я натолкнулась на проводницу, толстую усатую бабу лет под пятьдесят, смахивающую на армянку.

— Вы в туалет? — спросила она. — Подождите, сейчас открою.

— Всю ночь закрытым держали, — недовольно проворчал небритый мужик, нервно докуривающий сигарету под надписью «Не курить».

— А я виновата, что мы в Никольске полночи стояли? — наершилась проводница. — А я виновата, что там санитарная зона и что если я вам туалет открою, так меня оштрафуют на ползарплаты?

Мужик безнадежно махнул рукой и, бросив недокуренную сигарету, вышел.

— Сейчас открою, — повторила проводница, гремя ключами и подозрительно косясь на мое помятое зеленовато-бледное лицо, — одну минуту. А вам поменьше бы пить надо было. А то этот ваш длинный, который с вами в одном купе, вчера такое вытворял…

— Что? — равнодушно спросила я, глядя, как она вставляет ключ в замочную скважину.

— Да к Ленке, к моей напарнице, приставал с каким-то дурацкими вопросами… лапал ее по полной программе и вообще… вел себя как последняя скотина. Я хотела ментов позвать, да Ленка, дура… отговорила.

— Понравился он вашей Ленке, вот и все, — сказала я, вспомнив эту самую Ленку, маленькую вертлявую девицу с остреньким личиком и впечатляющим бюстом, за который задевали или вообще хватались все проходящие мимо нее мужчины. — Чего вы не открываете?

— Да ключ заело что-то! — буркнула проводница и, щелкнув замком, злобно толкнула дверь.

Та приоткрылась с легким скрипом — и толстая проводница вдруг подпрыгнула на месте, испустив задушенный сиплый вопль, а потом тяжело попятилась, едва не приплюснув меня к окну своей монументальной задницей.

— Э-э, полегче!

Проводница повернулась ко мне, и я увидела на ее толстом усатом лице выражение неописуемого ужаса.

«Туалет!»

Мысль сверкнула, как молния, и уже в следующее мгновение я оказалась в дверном проеме, откуда на меня пахнуло непередаваемыми ароматами санузла российских железных дорог.

Но не только миазмами. Здесь пахло еще — и смертью.

…На унитазе, безжизненно привалившись плечом к стене, сидел мужчина, обнаженный до пояса. Его лицо с выпученными глазами и перекошенными синими губами было завернуто за левое плечо, так что как раз было обращено к двери. Из угла рта вытекала уже засохшая струйка крови.

То, что он был мертв, не подлежало сомнению. Равно как не подлежало сомнению то, что ему просто свернули шею, как цыпленку.

…И еще. Как ни было это жуткое мертвое лицо искажено жуткой предсмертной гримасой, как ни пятнала его неестественная зеленовато-синяя бледность и как ни вспучивались остекленевшие глаза, — я узнала его.

Это был Олег Денисов.

На полу, под раскинутыми ногами его, лежали расколотые знакомые очки. По всей видимости, на них еще и наступили, потому что оправа была вмята в пол.

И изуродовала эту оправу нога не Олега.

Я повернулась к проводнице: та, приподнявшись на цыпочках, смотрела через мое плечо и что-то невнятно бормотала себе под нос. Впрочем, она быстро пришла в себя.

— Так… надо вызывать ментов.

— Да, теперь от этого вас не отговорит никакая Ленка, — машинально сказала я деревянным голосом. — Олег. Это Олег.

— Господи, да это же тот красивый парень из соседнего с тобой купе! — всплеснула руками проводница. — Да что же это такое? Да что же это с ним такое случилось?!

— Что-что, убили. Идите зовите милицию. Я прикрою туалет и никого не буду пускать.

Проводница снова всплеснула руками и повернулась, но тут наткнулась на целую вереницу пассажиров, по всей видимости, жаждущих посетить туалет. Эту процессию возглавлял г-н Немякшин, держащий в руке недопитую полуторалитровую бутылку «Балтика. Медовое крепкое». По всей видимости, это пиво было излюбленным у веселой компании.

Увидев меня, Паша перекосил физиономию и страдальческим голосом выдал:

— Там туалет открыли?

— Не там. Не туалет. Не открыли, — машинально ответила я и облокотилась спиной о дверь туалета…

Мне было дурно.

* * *

Узнав о смерти Олега и вызванной на место транспортной милиции, Воронцов свалился с полки. Хорошо еще, что полка была нижней, и в этом можно было убедиться на примере Крылова, который, проснувшись и услышав о таких ошеломляющих новостях, спросонку свалился с верхней.

Лицом прямо в наструганный хозяйственным Костей Ковалевым салат.

— Убили? — выговорил Тоша, охая и поднимаясь с пола, а потом вытирая с лица салат. — Оле… Олега?

В этот момент в купе вошел младший лейтенант из состава патруля, курирующего поезд, и произнес: