Первым делом Пульхерия постаралась избавиться от очаровательной Аэлии и, обвинив жену брата в супружеской измене, отправила её в позорную ссылку в Иудею. Хризафий едва избежал наказания в связи с этим скандалом, ведь как-никак Аэлия была его покровительницей. Однако умение вести переговоры сделало его незаменимым придворным, а кастрация стала неоспоримым доказательством его непричастности к подобного рода делам, так что даже Пульхерии не удалось сместить его с высокого поста. Тем не менее их силы были равны, и Хризафий, в свою очередь, не смог убедить императора в том, что показная праведность его сестры — всего лишь маска, скрывающая её подлинную сущность, исполненную злобы и зависти.

Их вражда продолжалась, и оба знали, что примирение невозможно. Алчный и коварный Хризафий нажил себе немало других, не столь опасных противников, а будучи евнухом, не мог рассчитывать на популярность ни в Константинополе, ни в провинциях империи. Он собирался сделать какой-нибудь решительный шаг, способный укрепить его позиции в борьбе с Пульхерией, и ждал подходящего момента. Этот момент наконец настал, и неуклюжий варвар Эдеко сидел теперь за его столом. Пока что события развивались по плану, и Хризафию нужно было лишь соблазнить гунна роскошным убранством своего дворца, а затем склонить его к измене. Бигилас встретил гуннского вождя за городом и провёл его по Константинополю, а теперь утверждал, что тот был потрясён великолепием римской архитектуры, богатством византийских рынков и шумными городскими толпами. Разумеется, варвар поймёт или уже понял, что никакой армии не по силам завоевать Новый Рим. Эдеко явился во дворец Хризафия, разглядывая, словно простой крестьянин, его мрамор, парчу, гобелены, ковры, бассейны, фонтаны и резные кедровые двери. В освещённых ярким солнцем внутренних двориках благоухали цветы, совсем как на зелёных лугах в степи; спальни напоминали моря из шёлка и полотняных тканей, а на боковых столиках возвышались принесённые слугами горы фруктов, хлеба, мёда, мяса и сверкающих оливок.

Гунн бродил по комнатам, точно бык по травянистому пастбищу.

Хризафий позвал двух своих рабынь, и они с кокетливым смехом попытались уговорить гунна помыться в одной из ванн. Министр подумал, что ему будет легче общаться с вымытым и надушенным варваром, но ошибся: Эдеко заподозрил неладное и отказался.

— Они боятся духов воды, — шёпотом объяснил переводчик.

— Да как они могут жить и плодиться в такой грязи? — простонал Хризафий.

Бигилас всё-таки убедил Эдеко снять его меха и снаряжение и накинуть поверх туники мантию из египетской шерсти, расшитую золотыми нитями и отороченную горностаевыми шкурками, украшенными россыпью драгоценных камней. Гунн выглядел в ней нелепо: настоящим медведем в шелках. Руки у него были грубыми, как у плотника, а волосы походили на космы старой ведьмы, однако в новой для него надушенной одежде он чуть естественнее вписывался в обстановку триклиния[18] с видом на Мраморное море. Множество ламп и свечей окутали комнату сияющей дымкой, с моря дул прохладный ветерок, а кубок гунна постоянно наполнялся вином, так что у него заметно улучшилось настроение. Пришла пора обратиться к Эдеко с предложением.

Хризафий прекрасно знал, что гуннам не чужда была любовь к роскоши, и пусть они были всего лишь всадниками-разбойниками, не привыкшими к городской жизни, их тоже манили дорогие товары и великолепие столичных дворцов. Они ненавидели римлян из зависти, а значит, подкупить их будет нетрудно. Не сложнее, чем ребятишек, мечтающих о вазе со сладостями. Первый министр целых десять лет боялся нанести решительный удар и уничтожить их властителя, Аттилу. Более того, он старался задобрить этого безумца щедрой данью и лишь растерянно моргал, когда её размер увеличился сначала от трёхсот пятидесяти фунтов золота, выплачивавшихся при жизни отца Аттилы, до семисот фунтов — в годы правления брата Аттилы, а затем более чем до двух тысяч — по требованию самого Аттилы. Таким образом, ежегодная выплата составляла сто пятьдесят тысяч солидов[19]! В 447 году для того, чтобы выплатить шесть тысяч фунтов, необходимых для заключения мирного договора, городским торговцам и сенаторам пришлось расплавить драгоценности своих жён. Кто-то в порыве отчаяния покончил с собой. Более того, в казне осталось слишком мало денег для оплаты роскошных предметов во дворце Хризафия. Именно при Аттиле разрозненная масса кочевых племён, промышлявших набегами, превратилась в алчную и хищную империю. И это Аттила заменил разумную выплату дани откровенным грабежом имперских запасов. Стоит лишь убрать Аттилу, и союз гуннских племён разрушится сам собой. Один удар кинжала или нацеженный в кубок яд — и эта мучительная проблема Восточной империи будет решена.

Евнух благосклонно улыбнулся гунну и, кивнув переводчику Бигиласу, проговорил:

— Вам нравятся наши эпикурейские деликатесы, Эдеко?

— Что? — откликнулся варвар с безобразно набитым ртом.

— Еда, мой друг.

— Она хорошая.

Эдеко взял ещё одну пригоршню фруктов.

— В Константинополь приезжают лучшие повара мира. Они состязаются друг с другом, изобретая новые, удивительные рецепты. Их блюда — истинный праздник вкуса.

— Вы хороший хозяин, Хризафий, — одобрительно заметил гунн. — Я расскажу об этом Аттиле.

— Как лестно. — Министр пригубил глоток из кубка. — А вам известно, Эдеко, что человек с вашим положением и с вашими способностями может питаться подобными блюдами каждый день?

Тут варвар наконец помедлил и переспросил:

— Каждый день?

— Если бы вы жили у нас.

— Но я живу у Аттилы.

— Да, я знаю, но вы когда-нибудь думали о жизни в Константинополе?

— А где я буду держать моих лошадей? — хмыкнул гунн.

Хризафий улыбнулся.

— Разве нам нужны лошади? Нам теперь незачем куда-либо ехать. Весь мир приезжает в Константинополь и привозит сюда отборные товары. Блестящие умы, лучшие художники, благочестивые священники — все они стремятся в Новый Рим. Здесь живут красивейшие женщины империи, да вы и сами видели моих рабынь и служанок в ванной. К чему вам здесь лошади?

Эдеко догадался, что ему собираются сделать какое-то предложение, и пересел поближе, выпрямившись на обеденной кушетке. Он попытался сосредоточиться и побороть лёгкое опьянение.

— Я не римлянин.

— Но вы можете им стать.

Варвар недоверчиво огляделся по сторонам, словно всё окружающее могло мгновенно исчезнуть.

— У меня здесь нет дома.

— Но он тоже мог бы появиться, генерал. Человека с вашим военным опытом высоко оценят в нашей армии. А человек с вашим положением мог бы иметь дворец, ничем не уступающий этому. Человек вроде вас, согласившийся служить императору, станет первым среди нашей знати. Наши дворцы, наши игры, наши товары и наши женщины — все они могут быть вашими.