Где, в каких сочинениях или действиях, не выдуманных, а подлинных, таковая хоть раз проявилась? Процитируйте же хоть несколько строк о «непримиримой ненависти ко всему русскому»… Пуришкевичи и Марковы могли, конечно, кричать все что угодно (они так и поступали), но не стоило ли историку Солженицыну отвергнуть эту ложь, а не цитировать ее без всяких комментариев – просто как «мнение», наряду с любыми другими?

Такая «объективность» похлеще любой субъективности.

«Есть и еще клеймо, прикипевшее крепко, – пишет Солженицын, – «черная сотня», неотразимое именно в неопределенности своего смысла» (с. 406). А что же в том «клейме» неопределенного? Это условное, обобщенное, принятое историками наименование различных организаций вполне определенного направления («Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела», «Союз русских людей» и других), выступавших под лозунгами монархизма, великодержавного шовинизма и антисемитизма. Организаций, которые устраивали еврейские погромы, притом отнюдь не только в Одессе, и в Ярославле, Иваново-Вознесенске и иных городах собственно Великороссии, убийства еврейских политических деятелей, имели своих идеологов (А. Дубровин, В. Пуришкевич, Н. Марков и др.).

Реанимация «доброго имени» черносотенцев полным ходом идет уже не один год в «патриотической» прессе. Словом «клеймо», имеющим вполне четкую окраску, Солженицын оказал процессу реанимации черносотенства мощную поддержку.

Даже в оценке дела Бейлиса, вот уже почти сто лет остающегося синонимом политики государственного антисемитизма в царской России, Солженицын остается верен себе. Он не сомневается в невиновности самого Бейлиса, но при этом считает нужным добавить: «Новых розысков преступников и не начиналось, и странное, трагическое убийство мальчика осталось неразысканным и необъясненным» (с. 450). Прочитал бы хоть книгу выдающегося русского юриста Александра Тагера (уничтожен во время Большого Террора) «Царская Россия и дело Бейлиса» – ссылки на нее у нашего классика нет, – неужели даже не слышал о ее существовании?

Впрочем, есть у Солженицына поразительная способность не замечать тех авторов и те произведения, которые по каким-то причинам ему неугодны, как и суждения, против которых ему нечего возразить, и узнал бы, что убийство давным-давно и «разыскано», и «объяснено». Блистательные русские журналисты – Бразуль-Брушковский, Красовский и другие в 1911-1913 годах докопались до мельчайших деталей случившегося и рассказали еще тогда – не только в прессе, но и в суде – всю правду об этом преступлении. В двадцатые годы были опубликованы десятки архивных документов, которые подтверждали их выводы. Свидетельства непосредственно причастных к этой афере лиц были заслушаны во время прошедшего в 1925 году процесса царского прокурора Виппера, который был обвинителем по делу Бейлиса. При всей моей «любви» к большевикам никак не могу понять, почему гласный, открытый, с участием защиты, почти уникальный для советской юстиции по демократизму, суд над прокурором – фальсификатором и живодером Виппером (не расстрелянным к тому же!..) позволительно, как это делает Солженицын, именовать расправой (т. 2, с. 32). Так что абсолютно ничего странного в убийстве Ющинского нет: «странным» его сделали мракобесы и погромщики, с чьего голоса, увы, поет автор великих творений «Архипелаг Гулаг», «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «Раковый корпус»…

Выход книги, посвященной тем же проблемам, да еще и подписанной таким именем, приводит обычно к тому, что приходится что-то пересматривать в своей работе, написанной ранее и подготовленной для нового издания, что-то уточнить и добавить. Книга Солженицына не побудила меня изменить в этой главе ни единой строки. Что до постскриптума, он был обязателен: никто не имеет права обойти молчанием работу на ту же тему, чьим бы пером она ни была создана и в какую бы сторону ни склонялась.

ОКАЯННЫЕ ГОДЫ

В списке членов первого советского правительства, наспех сколоченного впавшими в эйфорию победителями в ночь на 26 октября 1917 года – после захвата фактически никем не охраняемого Зимнего дворца и провозглашения советской власти, – последним значится «нарком по делам национальностей» Иосиф Джугашвили (Сталин). Имя этого наркома населению страны было тогда вообще не известно, узкий же круг большевиков-ленинцев знал его как самого удачливого из ссыльных революционеров: в отличие от других товарищей по несчастью, ему удавалось загадочным образом то ли пять, то ли шесть раз беспрепятственно из сибирской ссылки бежать. Они знали его также как энергичного и ловкого товарища, который успел, возвратившись из ссылки благодаря «буржуазной» Февральской революции, прибрать к рукам главный печатный орган партии – газету «Правда», где, оттеснив всех других сотрудников, Сталин чувствовал себя полным хозяином положения.

Назначение мало кому известного человека на этот пост все же не вызвало удивления. Для партии, находящейся в глубоком подполье, широкая известность ее активистов – практически вообще невозможна. К тому же на таком, никогда не существовавшем при прежнем режиме, посту и в самом деле естественней и демократичней видеть не представителя господствующей («угнетающей») нации, а того, кто сам принадлежит к национальным меньшинствам. И, наконец, в скромном литературном багаже нового наркома все же была одна работа, позволявшая ему считаться специалистом именно по национальным проблемам. Речь, разумеется, идет о большой по объему (40 страниц) статье «Марксизм и национальный вопрос», опубликованной в 1913 году в легальном и довольно популярном среди оппозиционно настроенной левой интеллигенции большевистском журнале «Просвещение». Трудно объяснимый парадокс проклятого царского самодержавия: сама партия запрещена и находится в подполье, а ее журнал – со статьями тех же большевиков – свободно печатается и распространяется!

Хотя подписана статья была партийным псевдонимом – К. Сталин, в узких кругах самой партии подлинное имя автора (его больше знали под партийной кличкой «Коба») стало известным. Подпись «нацмена» под статьей на эту тему была – в целях пропагандистских – несомненно предпочтительней, чем подпись великоросса. Очень хорошо разбиравшийся в таких деликатных вопросах, Ленин сразу понял, кто должен озвучить в широко читаемой прессе его мысли по национальному вопросу: Сталин, которого он знал только как Джугашвили и чью фамилию никак не мог запомнить (назвал его в письме Горькому не по имени, не по фамилии, а лишь по национальной принадлежности: «чудесный грузин»), понравился ему своей амбициозностью и готовностью выполнить любое поручение того, в ком чудесный грузин увидел реального и властного руководителя партии. Сталин как раз был в очередных бегах – между прежней и новой ссылкой, – добрался до Кракова, где Ленин тогда пребывал на правах эмигранта, и жаждал конкретного дела, тем более если оно сулило ему, пусть и весьма призрачную, известность, как и мизерные, но все-таки деньги. Последнее он и сам не скрывал, – упрекнуть его, бедного и гонимого, в желании заработать – нет никаких оснований.

Сталин отлично понимал, что самостоятельно написать статью на столь сложную, требующую критического анализа зарубежных публикаций, тему, к тому же статью не просветительскую, а концептуальную, теоретическую, – такой возможности у него нет, но Ленин развеял сомнения, пообещав полновесную помощь со стороны двух очень компетентных специалистов: большевика Николая Бухарина и меньшевика Александра Трояновского (тогда еще Ленин позволял себе сотрудничать с некоторыми из политических противников). Они обеспечили «автору» переводы многочисленных зарубежных трудов на эту тему (Сталин не знал ни одного иностранного языка) и ежедневно, пока он в течение двух месяцев, в Кракове и Вене, сочинял статью, консультировали его, помогая разобраться и в сложности проблемы, и в специфичности ленинского взгляда на нее.