При этих словах сердце у Сардэ заколотилось как сумасшедшее. Он взял у Пикара бланк заказа и прочел адрес.

Дом де Котиньи. Та-да-да!

Через 30 минут он уже парковал фургон «ситроен» у задней части дома мадам и звонил в домофон от нижних ворот.

Служанка ответила и впустила его. Пройдя тремя террасами — каждая густо обсажена гибискусом и цветущим жасмином, подстриженные лужайки напоминают щетину зубной щетки, — Сардэ разложил свой инструмент возле бассейна и, не теряя времени, принялся готовиться к замеру уровня хлорированности воды, но садящееся солнце играло против него, завешивая все окна сияющим золотом экраном. Как бы он ни ходил вокруг бассейна, забирая пробы из разных мест, какой бы угол ни выбирал, стоя или на корточках, солнце его опережало. Ни единого шанса заглянуть хоть в одно окошко.

Не то что в первый раз, несколько недель назад. Сардэ проверял здесь впускные ограничители и сливные трубы, когда увидел ее в окне библиотеки. Она скользила изящной ладошкой по полкам, словно проверяла, нет ли пыли, или выбирала книгу. Женщина была обнаженной. Ни лоскута материи на теле. Сардэ не мог оторвать от нее глаз, а когда она повернулась, готов был поклясться, что та видит его. Не может не видеть на том месте, где он стоял на солнце, без рубашки и в шортах. Но женщина вела себя так, словно его не было. Просто осматривала полки, пока ей не наскучило.

Но это случалось не один раз. Неделю спустя он явился без предупреждения — в тот день у служанки был выходной (это легко установить по записям в кабинете Пикара), — обошел дом сбоку, и там была она, мадам Сьюзи де Котиньи, во всей своей красе, возлежащая в шезлонге у бассейна. Когда она открыла глаза и увидела его, стоящего меньше чем в двадцати футах с резиновым шлангом через плечо, то просто встала и молча пошла к дому. В чем мать родила.

Вот так просто. Словно его там и не было. А может, именно потому, что он там был.

А этот зад... Груди. А ноги... Господи, ведь она совершенно лишена стыда, выставляя себя таким образом. С точки зрения Сардэ, все было как на блюдечке, ему оставалось только взять. Вопрос лишь в том, чтобы выпал удобный случай и нашлось подходящее время. Они все такие. Когда дело доходит до этого, богатые, скучающие, избалованные дамочки хотят только одного — немного игры. Небольшой тренировки с платным партнером. Немного терпкости и кувыркания, пока муженьки на работе зарабатывают баксы.

А он, Сардэ, мужчина.

Хотя в данный момент, похоже, хозяйка дома не намерена показываться. Только служанка пришла спросить, не хочет ли он пива.

Он хотел пива. И еще многого, кроме пива.

Бонн Мило любила нижнее белье. Жако часто удивлялся, как она могла позволять себе все это на свою зарплату.

За два года, пока они были вместе — Жако мог поклясться, — каждый раз, проходя мимо «Секре-Дессу» на рю Сен-Санс, или «Пэн-де-Сюкр» на рю Гриньян, или «Носибэ» на рю Сен-Ферьоль, или «Клэртис» на рю Пизансон с его лакированной голубой дверью и кабинетными окнами, Бони вцеплялась ему в руку, тащила назад, смотрела с намеком... Потом в ее взгляде появлялось обещание, и она затаскивала его внутрь. Вот так все просто.

Возможно, еще и потому, что Жако тоже любил белье. Все эти тонкие легкие безделицы, которые позднее начинали у нее жить активной, поразительной, невообразимой жизнью. Для Бони нижнее белье не было одеждой, оно было костюмом.

Театр. Экстравагантность. Все цвета, текстуры и формы. Белое и черное, пастельных цветов и кремовое, алое, зеленое и синее. Чистый хрустящий хлопок, грубые, словно наждак, кружева, блестящий скользкий шелк и атлас. Подкладки и аппликации, лямки и крючки, оборки и чашечки, все эти хитрые, тайные соединения и нежные сплетения... Все выглядело чудесным контрапунктом ее гладкой, загорелой кожи.

Еще покупки для Бони были способом обострить его аппетит, взволновать кровь. Ее страсть к этому, озорное искушение, стремление включить его в любое решение — провести по лицу атласной чашечкой бюстгальтера, приложить его руку к украшенному лентами лифу тонкой комбинации, бросить вопросительный взгляд, когда ее ноготь движется по обрезу тонкого кружева или рюшечкам подвязки... Для Бони это было частью представления. Первый акт. Близость на публике. Своего рода заговор. Для начала с Жако, а потом, когда подходила продавщица, то и с ней. Бони вводила новое лицо так, словно та тоже играла роль в действе, рождая — улыбкой, прикосновением, взаимным доверием — дразнящее, дерзкое соучастие между ними двумя, которое оформляло и его роль во всем этом, когда они обе смотрели на него в ожидании одобрения, кивка, согласной улыбки.

— Эй, мечтатель, очнись. Поехали.

Жако вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним нетерпеливо дергал головой Гасталь. Автопоток опять двинулся, спасибо старому фургону «ситроен», появившемуся справа. Он зацепил столб ограждения на углу, смяв свои гофрированные бока, и перегородил запруженную одностороннюю улицу. Последние пять минут они с Гасталем ждали, когда рассосется затор на рю Сен-Ферьоль прямо напротив окон «Носибэ». Теперь, когда водитель фургона вылез из кабины, чтобы осмотреть ущерб, и отмахивался от душераздирающих звуков клаксонов скопившихся за ним машин, дорога расчистилась. Жако вдавил педаль газа, и магазин «Носибэ» остался далеко позади.

«Носибэ». Надо же, засесть в пробке именно в этом месте, думал Жако, когда их автомобиль проносился мимо светофоров и перестраивался по пути к Ле-Панье.

Большую часть дня — доклад Гимпье, визит к Рулли в «Ла-Консепсьон», знакомство с Гасталем, засада на типа по имени Рэссак, потом преследование не той машины — Жако удавалось не вспоминать о своей пустой квартире. О женщине, с которой провел последние два года, о том, что она — в этом Жако был уверен — ушла навсегда. Но всего пять минут, проведенные в пробке напротив окна «Носибэ», и воспоминания вернулись к нему.

Единственная приятность, решил Жако, сворачивая на Ке-дю-Порт, то, что Гасталь рассвирепел, так нелепо проколовшись с «мерседесом». К тому времени как они подъехали к управлению и Жако остановил машину, чтобы высадить Гасталя, тот уже привел себя в нормальное состояние.

— Гребаная дверь, — выругался он, дергая за ручку, пока Жако не потянулся и не открыл замок.

Не потрудившись поблагодарить Жако за помощь или ответить на его приветливое «Ademain»[15], Гасталь пронесся мимо охранников на проходной и исчез внутри здания.

Жако хихикнул, вырулил от тротуара и направился домой. Поделом жирному ублюдку, думал он. В игрушки играет. Слишком много раз смотрел «Французского связного[16]». Кем он себя считает? Попи Дойлом?

Моцарт в темноте звучал мягко, нежно, убаюкивающе. Спокойно и элегантно. Флейта, клавесин и рыдающая скрипка. Третий концерт в соль-мажор. Просто очаровательно.