Нин была рада: решение принято.

Жрец Луны поднялся, настала пора расходиться.

Откланиваясь, Бек Нети заметил:

– Мы ничего не потеряем, если поищем.

И Нин ответила:

– Но и обретем немногое, вероятно.

Оба кивнули – они всегда понимали друг друга.

Позже, много позже после полудня, Нин приняла решение. Она должна навестить живущую в пещере старую слепую жрицу богини Инанны, мудрую и всевидящую, как и звезда, которой она поклонялась.

После вечерней трапезы царица сняла корону, и золотые серьги, и мантию, и расшитое золотом платье, совершила омовение, надела на себя простую одежду и в одиночестве вышла из башни. Обойдя ее, она направилась к пещере на северной стороне.

«Как давно я была здесь в последний раз, – подумала она. – Возможно, я буду встречена не очень дружелюбно».

Но старуха улыбалась, ее невидящие глаза уставились на царицу, и она предложила властительнице сесть.

Еще раз рассказала Нин ту же историю.

Старая жрица слушала, и ничто в лице ее не менялось, но в воздухе возникло напряжение, подсказывавшее Нин: жрица не осталась равнодушной.

Пало молчание. Нин терпеливо ждала, не решаясь нарушить тишину. Наконец старая жрица заговорила: возможно, именно в этом заключается надежда звезды.

Потом она взяла лазурит и впилась в него мертвым взглядом.

Долго сидела она так. Нин даже показалось, что старуха не дышит.

Но вот она выпрямилась, вернувшись в свое тело, и сказала:

– Ан поставил свой знак на его лбу.

– Значит, он есть?

– Да.

– А знак – как это толковать?

Опять возникло молчание. Потом, будто насилу, старуха произнесла:

– Семижды отмщен будет Каин.

Никто из них ничего не понял, но, когда они расставались, у обеих зародилась надежда.

И, возвращаясь в башню, Нин подумала: «У него есть имя. Каин».

Каина разбудили играющие в листве солнечные лучи. Накануне поздно вечером он добрался до реки, переплыл ее в кромешной тьме и устроился на ночлег на большом дереве.

Он спал долго и сладко, как давно не доводилось. И начинающийся день был полон жужжания шмелей и пения птиц.

Каин чувствовал в себе умиротворение. Неужели отбушевавшая внутри буря очистила его, освободила от боли? Или тот удар ножом, поразивший вожака, наконец-то избавил его, Каина, от мучений?

Этого он не знал. Спокойно, даже безразлично перебирал он в голове подробности происшедшего и, не сознавая за собой греха, решил, что убийство было грубым и бессмысленным.

Сатана мог остаться в живых.

Он был не более чем животное.

За свою жизнь, охотясь или забивая скот, Каин убил много животных. Это редко его трогало и никогда не приносило облегчения.

Значит, сам он никакое не животное, подумал Каин.

Спустившись с дерева, он задумался над тем, что же все-таки подтолкнуло его к убийству. Разочарование в Сатане, обманувшем мечты его детства? Да, вероятно. Теперь это казалось ему нелепым. Но это ничего не меняло и как бы его не касалось.

Каин был покоен.

Он прогнал сон из глаз, умывшись в реке, тщательно ополоснул рот и сел на солнышке спиной к стволу большого дерева, чтобы перекусить тем, что собрал ему в дорогу Адам. Все имело остроту и вкус в это утро. Каждая подробность окружающего ясно и четко отпечатывалась в памяти Каина: высокие прошлогодние злаки с пустыми метелками, красные анемоны в молодой траве, рыба, плескавшаяся недалеко от берега.

Никогда еще хлеб не казался ему таким вкусным. Мысли приходили и уходили, но существовали на краю сознания, главным же оставались небо, река, трава и он сам, его тело. Он наконец обрел себя целиком и полностью. В это утро он всем своим существом постиг истину.

«Слов для этого я никогда не найду, – думал он. – Но сегодня, сейчас, здесь это не имеет значения».

И больше ничто не мучает.

Он смотрел на равнину, неизвестную землю. Кругом, сколько хватало глаз, колыхалась трава, из которой, как из моря, здесь и там поднимались острова деревьев. У самой реки трава была так высока, что в ней могли скрыться и лев, и лань, и коварная змея, и гнездо жаворонка.

Каин дал волю воображению, представив, как можно в море травы убить льва, что кажется простым лишь тому, кто не знает дикой природы и звериных повадок.

В отчужденности – опасность.

Неизвестная угроза.

И неизвестные возможности.

Долго сидел он и думал о том, как хорошо было бы возделать эти земли, распахать их. Какие здесь были бы поля! Их легко можно защитить от засухи, если провести речную воду по канавам.

Еве не понравились бы такие мысли. Она хотела жить там, где все привычно и знакомо, где опасность можно рассчитать, предугадать все угрозы, чтобы избежать их.

«Вот почему она никак не могла полюбить меня», – подумал он с некоторой опаской, боясь возвращения прежних мук.

Но он отдохнул и мог идти дальше.

– Мама, – сказал он, – я убил Сатану.

И внутренним зрением увидел, как она испугалась и потупила взор, чтобы скрыть ужас.

Потом он заметил, что мать плачет.

«Ну и что, – подумал он. – Был ли такой день, когда я не приносил ей печали?» Он пошел дальше, говоря:

– Да, но я все же не убил дитя, мама. Радуйся, что хотя бы этого ты избежала.

Сейчас она опять смотрела на него. Взгляд черных глаз, так похожих на его, пронизал его насквозь.

– Дитя или Сатану? Кто это был?

– Не знаю. Знаю только, что этот поступок ты не возьмешь на себя. Наконец-то ты вынуждена увидеть меня.

– И что я увижу?

– Откуда я знаю, ты же никогда не хотела замечать.

Каин посмотрел наверх, чтобы разглядеть, как слова эти ранили ее, но она уже исчезла, и он чуть не рассмеялся. Он справлялся с ней и раньше, но только в своих фантазиях.

«Сегодня я все-таки решился бы на такой разговор, – подумал он. – Сегодня я заставил бы ее смотреть и слушать. Завтра, послезавтра… Когда я опять буду дома?»

Но будущее он с силой оттолкнул от себя. Сегодня не должно быть завтра.

Песня жаворонка лилась над равниной, заполняя воздух. И с песней было то же, что и со всем остальным в этот день: никогда раньше не слушал он пения птиц вот так. Каждый звук западал в него, смешивался с мягким журчанием речной воды и шумом ветра в деревьях и траве, наполняя Каина тихим счастьем. «Сегодня – первый день», – подумал он и засмеялся: еще одна неизвестно откуда возникшая мысль. Он знал, что это правда, но не мог ничего объяснить себе.