Она не знала, чего хочет. Может быть, не знала этого никогда. Эмоциональная разобщенность никогда не компенсировалось близостью, и тем не менее она не извлекла для себя никаких уроков и ничему не научилась. Ничто не изменилось. Все осталось по-прежнему. Стоило ему протянуть руку – и Шеннон потеряла бы остатки рассудка. Желанию чуждо благоразумие, и потребность в близости неистребима. Много месяцев она не позволяла себе вызывать из памяти давние картины: горячие губы… жадные руки… ненасытный голод страсти… Теперь эти воспоминания снова мучили ее.

Через год Марти уехал в Лондон. Теперь они могли встречаться только по выходным, и промежутки между свиданиями требовалось чем-то заполнять. Шеннон погрузилась в учебу, а Марти… О его жизни в Лондоне она знала только по его рассказам. Встречи становились реже, общение все чаще заканчивалось размолвками, но они быстро примирялись, уверяя друг друга и самих себя, что все изменится, поправится и вернется в прежнее русло, когда Шеннон переберется в столицу. Надо еще немного подождать… надо потерпеть… надо набраться сил… надо…

Веселый голос Фрэнки вернул ее к реальности.

– Мы идем! – крикнула Сью.

Шеннон поспешно сунула рамку с фотографией в боковой карман сумки и открыла дверь.

– Привет, Фрэнки. Проходи.

– Привет. – Он наклонился, осторожно, как хрупкую фарфоровую статуэтку, обнял ее и чмокнул в щеку. – Ты все-таки нас покидаешь, а? Жаль.

– Условия уж больно хорошие, да и вам не придется искать жилье.

– Мы здесь тоже долго не задержимся, – сказал Фрэнк, и Шеннон заметила, как напряглась при этих словах Сью.

– Вот как? А что такое? – Шеннон забрала у подруги плошку с салатом и пакеты с какими-то восточными закусками. Бутылка джина уже стояла на столе.

Не дожидаясь приглашения, Фрэнк опустился на стул. Высокий, плотный, рыжеволосый и голубоглазый, он напоминал добродушного здоровяка-викинга.

– У меня новость.

Сью на всякий случай присела на краешек кровати.

– С нами поделишься? – с притворным равнодушием спросила Шеннон, раскладывая по пластиковым тарелочкам еду: какие-то грибочки, маринованное мясо, травы и экзотические овощи.

– Обязательно. – Жестом фокусника Фрэнк извлек из последнего бумажного пакета бутылку шампанского. – Сью, где хрусталь?

Сью молча поставила перед каждым по пластиковому стаканчику. Фрэнк ловко выстрелил пробкой.

– За всех нас и за прекрасное будущее! – провозгласил он и, заметив, что никто из дам его энтузиазма не разделяет, сделал удивленное лицо. – Эй, вы что такие кислые? Шеннон, перебираешься в особняк и не рада? А тебе, Сью, чем Сингапур не нравится?

– Что? – настороженно спросила Сью. – Ты сказал что-то про Сингапур?

– Про него, детка. Про самый чистый город на свете. Про зарплату в четыре тысячи фунтов в месяц. Про шикарную квартирку с видом на залив.

– Тебя переводят в Сингапур? – первой сообразила Шеннон.

– Вот именно. Дают место Дика Трейси – старика потянуло на родину.

– И когда уезжаешь? – Краем глаза Шеннон заметила, как побледнела подруга.

Фрэнк ответил не сразу. Сначала он поднялся, потом поставил на стол бутылку, почесал в затылке и наконец произнес:

– Ну, как только мы со Сью поженимся.

Короткая немая сцена сменилась пронзительным воплем, и уже в следующее мгновение Сью повисла у Фрэнка на шее.

– Я готова хоть завтра!

Я готова хоть завтра…

Шеннон вздрогнула.

Память преследовала ее как страшный паук-невидимка. Иногда этот преследователь надолго исчезал, прятался то ли в темных подвалах, то ли в густо сплетенных ветвях, и тогда Шеннон облегченно вздыхала и пыталась, подведя черту под прошлым, начать с чистого листа.

Она старалась не ездить без нужды в Колчестер, не встречаться с прежними знакомыми, не посещать тех мест, которые могли бы вызвать ненужные ассоциации. Старалась не думать о том, что было бы, если бы она отправилась в тот зимний день вместе с Марти за кольцами.

Иногда казалось, что случившееся наконец погребено под новыми впечатлениями и новыми знакомствами, что старая полоса закатана новым асфальтом, из-под которого уже никогда не пробьются ростки ядовитого плюща.

И тут паук выскакивал из убежища, среагировав на какую-то фразу, имя, мелодию, и наносил удар. Игла протыкала кожу, и кровь разносила отраву: гнетущее чувство вины за смерть любимого.

Еще страшнее были ночные атаки, в которых реальность переплеталась с жуткими порождениями подсознания. После таких нападений Шеннон надолго впадала в депрессию и даже обращалась за консультацией к специалистам, которые с серьезным видом качали головами, кивали, складывали пальцы домиком и читали популярные лекции о монополярной депрессии, необходимости смены обстановки и психологической ориентированности на позитивное восприятие жизни.

Слушая их, Шеннон все больше проникалась уверенностью в том, что если не умрет во сне от разрыва сердца, то сама убьет какого-нибудь психоаналитика.

– А кто это? – спросила Тара, останавливаясь у лестницы.

– Уильям Кэвендиш, мой прапрадед. – Грегори обнял ее за плечи. – Я его, конечно, не знал, он умер в тридцать пятом. Джини много о нем рассказывала.

Они уже успели выпить и пообниматься у камина, и Грегори не терпелось продолжить, но Тара, никогда прежде здесь не бывавшая, заявила, что хочет осмотреть дом.

– Может, другой возможности и не представится, – сказала она, останавливая пробравшуюся под блузку руку. – Кстати, ты их видел?

– Кого? – не понял Грег.

– Ну этих трех девиц. Они красивые?

– Боже, ты никак ревнуешь? – рассмеялся он. – Нет, не видел. Хотя…

– Только попробуй, – прошептала ему на ухо Тара, и ее горячее, с терпким ароматом вина дыхание растеклось по его щеке. – Ты еще не видел меня в гневе.

– Джини попросила меня присматривать за ними, так что так или иначе пару раз в неделю придется приходить. Под видом некоего архивариуса, разбирающего семейный архив.

– Надеюсь, ночевать ты здесь не будешь? – Она ущипнула его за локоть.

– А у тебя есть предложения получше? Кстати, почему бы тебе не переехать ко мне?

Тара покачала головой.

– Тебе и одному там тесно. Нет, давай оставим все как есть. К тому же совместное проживание, на мой взгляд, убивает чувства. Я люблю свободу, Грег. Люблю простор. А в твоей квартирке мы будем постоянно натыкаться друг на друга. Там даже уединиться негде.

Он вздохнул. Тара уже не раз давала понять, что ее не устраивает его финансовое положение. Наверное, при желании поправить ситуацию можно было бы, перейдя на более ответственную должность – предложения уже поступали, – но, откровенно говоря, Грегори не чувствовал, что торговля его жизненное призвание.