ахти как, но резануло ухо, что вот побывала русская впервые у себя на Родине и ничего не увидела, запомнила только мелкие неприятности. Потом Николай Иванович рассказал мне, что она чуть ли не праправнучка Кропоткина.

— Я ей говорю, когда она вернулась из путешествия в Россию: какой позор, в честь вашего предка названа одна из самых старых улиц Москвы, вот чем вы можете гордиться! А вы мне о какой-то чепухе вроде Кировского балета! Подумаешь, балет! Он к нам в Сан-Франциско приезжал.

Когда мы осматривали сторожевую башню, к нам подошла молодая женщина в русском сарафане, в чепце и с хлебом-солью на подносе.

— Это Марина Ильина, — сказал Николай Иванович, — участница нашего исторического комитета, родственница поэта Баратынского.

— Поэт Баратынский был дедушкой моей бабушки, — объяснила Марина.

— Она — учительница, вот только на полставки, постоянной работы найти не может. Хорошо говорит по-русски, любит русский язык, русскую литературу.

— А вот мама по-русски не говорит. Она у меня американка.

Отец Марины — адвокат.

По части русских в Форт-Россе было негусто. И посетители, и исполнители всех ролей были американцы, хотя русских в Сан-Франциско немало. Тысяч восемьдесят в районе залива, говорит Николай Иванович.

Сегодня по случаю праздника он надел голубую, расшитую золотыми лентами рубашку, нечто вроде старорусского одеяния. Высокий, костистый, с прямыми чертами лица, крупным носом, он из той русской породы, которая стала редкой в последние годы. От голода, бед, войн измельчал русский человек.

Он стоял у высокого деревянного креста и рассказывал. Очень высокий, слегка сутулый. За ним был Форт-Росс, а дальше сверкал океан. Так я и сфотографировал его.

Николай Иванович Рокитянский — преподаватель русской истории, в основном истории русских в Америке. Он один из тех, на ком и держится Форт-Росс. Сколько сил, души и скромных сбережений отдал он этому делу, восстанавливая разрушившиеся и постаревшие строения. Несколько лет назад сгорела часовня. Он разыскивал ее чертежи и в Америке, и у нас, в московских архивах.

Семидесятилетний Николай Иванович — это тоже история русских землепроходцев, в данном случае тех, кто оказался на чужбине не по своей воле. Родился он на Украине, но детство и отрочество провел в Китае, на КВЖД. Отец его работал там прорабом. В его подчинении было, как вспоминает Николай Иванович, сто двадцать русских и китайцев. А Николай Иванович учился в городе Ходахез в русской советской школе.

— Занимались по советской программе, потому что были советскими гражданами. И должен сказать, в жизни это мне помогло. У меня школьное образование лучше, чем было в те годы у американцев. Нас больше учили химии, физике, математике.

В 1935 году его отец вернулся в Советский Союз. Николай Иванович с матерью — отец и мать были к этому времени разведены — переехали в Америку.

— Это было время «ежовщины», — говорит Николай Иванович. — Написал нам отец несколько писем. Мы ему в ответ. А потом наши письма стали возвращаться к нам обратно. Поразительно, как аккуратно работала почта, — удивляется Николай Иванович, — письма возвращали!

И надпись была: «Адресат по данному адресу не проживает».

Николай Иванович тоже мечтал вернуться домой, в Советский Союз.

— Пришел я к консулу, а было это году в тридцать седьмом. Говорю: хочу вернуться на Родину. А мне: «Сиди, Николай, не рыпайся, визу тебе не дам. Иди учись. Везде можно приносить пользу своей Родине».

Он мыл посуду, работал грузчиком и учился, учился.

— Ведь в советской школе в Китае нам говорили: учиться, учиться и учиться, так завещал Ленин. Учиться — это было у меня в крови, — гордо вспоминает Николай Иванович. — Я работал электросварщиком в корабельных доках и одновременно учился в Калифорнийском университете. Началась война, учебу пришлось бросить. Пошел я работать в доки. Советскому. Союзу по ленд-лизу предоставляли старые американские суда. Мы приводили их в порядок, оснащали и отправляли в море. Сварщик… Это тяжелая работа и для глаз, и для легких. И тут мне предложили стать переводчиком, доллар двадцать пять центов в час. Я засел штудировать морскую терминологию, выучил больше двух тысяч слов. Помогал я в основном советским капитанам, чудные были люди. Но особенно мне нравились матросы. А матросы меня боялись, наверное, думали, что я шпион. Но я все равно старался им всячески помочь, я же видел: им интересно, как живут в Америке. Им хотелось поехать на ферму, увидеть, как люди работают, что едят, всякие бытовые детали. Большинство ребят было из крестьян. В Сан-Франциско в это время активно работали комитеты помощи Советскому Союзу, особенно женский. Они собирали посылки, продукты, деньги. И всем нам хотелось помочь морякам. Мы ведь не знали, куда пойдут наши ящики. А вдруг только начальникам и комиссарам, а простому народу ничего не достанется? И я получил разрешение от комитетов покупать все, что хотят матросы, — костюмы, пальто. Я брал с собой в магазин матросов и одевал. Почему-то они все страшно любили пыльники. Я покупал все самое дорогое, хорошее, они благодарили, а потом должны были украдкой проносить вещи на свой корабль, чтоб никто не подумал, что американцы их подкупают.

— Сколько вам тогда было лет?

— Двадцать четыре. А капитанов я всегда возил в рыбный ресторан, в Беркли…

— Это тот, где мы с вами были?

— Да-да, это очень старый ресторан. Капитаны интересовались разными сортами рыбы и просили показать им склады. Идут, бывало, а там целые дома из рефрижераторов, и обсуждают, откуда какая рыба, все сорта знали. Один был капитан корабля «Пищевая индустрия». Он мне как-то говорит: «Вот, Николай Иванович, индустрия у нас во Владивостоке есть, а пищи нету. Дали бы ловить рыбу частникам, все бы было». Я теперь этого капитана часто вспоминаю, когда у вас изменилось отношение к частному сектору… И все очень волновались, как там новости на фронтах. Прихожу в семь утра, мне говорят, свежая газета есть? И я сразу сажусь переводить. Успокоились немного, когда была победа под Сталинградом, я помню хорошо, это был у всех у нас настоящий праздник. Любили капитаны читать эмигрантские газеты. Там все новости. Я их тихонько приносил, никому ничего не рассказывал. Помню, война уже давно кончилась, звонит мне из Сиэтла капитан Ивакин, старый мой знакомый: «Загружаю судно нефтью, Николай Иванович. Приветствую вас, вы мне не пришлете русских газет?» Ну я взял и целую пачку послал. Да, это сорок седьмой год шел, «война холодная» началась, уже пошли разговоры, что в Советском Союзе применяется труд заключенных, что лагерей много, уже были пикетчики против связей с Россией… Тяжелое время. А я страшно