У Елены округлились глаза.

— Не с хиджрей. Я не сяду.

— Ты сделаешь то, что прикажет твоя хозяйка, — ответил Джеральдо. Хотя он и говорил тихим голосом, тон намекал на суровые действия.

Теперь все посмотрели на Люсинду.

— Но, кузен, почему здесь находится этот евнух? — прошептала она, обращаясь к Джеральдо.

— Он здесь, чтобы следить за… грузом, — прошептал Джеральдо в ответ.

Конечно, в дальнейшем Люсинда пожалеет, что не спросила о грузе, который вез караван. Но после слов Джеральдо у нее в голове тут же появился ответ.

— Очень хорошо. Значит, если вы не хотите ехать вместе, один из вас отправится с грузом.

Глаза Елены округлились, но евнух, к удивлению Люсинды, широко улыбнулся с явным облегчением.

— О, спасибо, госпожа, спасибо, — пропищал он и поспешил прочь, но затем вернулся и после некоторых колебаний сжал ладонь Люсинды пухлыми ручками. — Я никогда не ожидал такой милости от фаранга. Простите меня.

После этого он поспешил к слону. Люсинда уставилась на свою руку.

— Теперь что касается тебя, — Люсинда нахмурилась и повернулась к Елене. — Как ты смеешь устраивать такую сцену при всех? И почему ты отказалась ехать с этим человеком? Потому что он немного отличается от других? Христианское милосердие учит нас любить других, а не презирать их.

Она могла бы сказать это на португальском, но вместо этого говорила на простом хинди, желая наказать Елену за неповиновение. Елена гневно смотрела на нее. Люсинда глядела холодно.

— Все мы не без греха, Елена. Но я не потерплю дерзости и пренебрежения. Ты останешься здесь, Елена.

— Но, моя маленькая! Как…

— Хватит! Ты меня слышала. Снимай свой багаж с повозки и отправляйся в дом!

Люсинда ждала. Она ожидала немедленных извинений, но они не прозвучали. Прошла минута, потом вторая, но Елена продолжала молчать. Более того, пока они ждали, когда снимут багаж служанки, Люсинда заметила победный блеск в темных глазах Елены, который та пыталась скрыть.

«И что же я натворила? — подумала Люсинда. — Что я буду делать без нее?»

Однако, до того как она успела изменить решение, капитан Патан велел всем занимать свои места. Затем он повернул лошадь к Люсинде.

— Вы поедете в паланкине, госпожа, — сказал он на хинди и кивнул на серебряную лестницу, прислоненную к боку слона. Люсинда в отчаянии оглянулась на Елену, но Патан оказался между ними и тихо произнес: — Вы поступили справедливо и мудро, госпожа. Пророк учит, что мы должны проявлять уважение к ближним, даже к тем, которые отличаются от нас. Вы меня пристыдили, госпожа.

— Вас? Пристыдила? Каким образом? — удивленно спросила она.

Его голос звучал натянуто:

— Я нахожусь в земле христиан и должен быть терпимым, как учил Пророк. Но я ругаю людей, я осуждаю их, потому что вы немного отличны от меня. Потому что вы поклоняетесь Всевышнему иначе, чем я.

Они добрались до лестницы, и Патан ловко соскочил с лошади, а затем взял Люсинду под руку, чтобы помочь взобраться наверх. У нее были тяжелые юбки до пят, которые раскачивались на мягких обручах, подчеркивая ее тонкую талию. Она радовалась его прикосновению, успокаивающему и уверенному. Без его помощи ей, наверное, было бы не справиться.

— Я — мужчина. Я — мусульманин. Тем не менее сейчас я вынужден учиться у христианки, да еще и женщины. И поэтому мне стыдно.

— Ну, это, наверное, очень хорошо, — сказала Люсинда.

Патан впервые на ее памяти улыбнулся. Португальцы улыбаются иначе. В его улыбке было что-то другое, словно удовольствие заслужено, а не получено просто так. И улыбка выглядела более расслабленной, словно, после того как удовольствие заслужено, им можно наслаждаться и смаковать его.

— Вы очень терпимы и очень мудры, госпожа. Я считаю за честь сопровождать вас.

К этому времени она уже добралась до верха лестницы. Погонщик поднялся со своего места на голове огромного животного и встал, поставив голые ноги на уши слона. Затем он раздвинул занавески паланкина острым латунным анкасом[19], а другой рукой крепко взял Люсинду за руку. Лишь немногие мужчины когда-либо касались ее таким образом. У этого погонщика оказалась сильная и сухая рука.

— Пожалуйста, заходите, госпожа, — крикнул снизу Патан.

Внезапно Люсинда замерла на месте, глядя внутрь паланкина.

«Не может быть! — подумала она. — Нельзя ожидать, что я поеду здесь. Не с ними».

На подушках и подстилках за шелковыми занавесками, которые трепались на долетавшем от океана ветерке, сидел евнух. Он улыбался и кланялся. Рядом с ним сидел груз, который показался Люсинде полуголым.

«Баядера, — подумала она. — Профессиональная танцовщица. Обычная шлюха».

Снизу капитан Патан смотрел на нее с глубоким почтением.

«Ну, мне хотелось приключения», — подумала Люсинда.

При помощи погонщика и евнуха она забралась внутрь.

* * *

— Это и есть та милая женщина из фарангов, о которой я говорил, — обратился евнух к баядере высоким голосом. Он быстро произносил слова. — Заходите, заходите. Заходите, — сказал он Люсинде. — Разве не мило? Наш собственный маленький домик.

Затем он схватился пухлыми ручками за руки Люсинды, с гораздо большим энтузиазмом, чем требовала простая поддержка, а потом задергивал занавески, пока она заползала внутрь и пыталась устроиться на подушках.

— И она говорит на хинди, — добавил евнух, словно и не прекращал разговаривать с баядерой.

Он широко улыбался Люсинде. Сквозь шелковые занавески в паланкин проникал приглушенный солнечный свет. В этом свете Люсинда рассмотрела странное лицо евнуха. Создавалось впечатление, будто на лицо юноши наложили слоями заварной крем. Она смогла различить острый подбородок с ямочкой, который словно плавал среди океана щек.

— Должен быть какой-то более приличный способ сюда подниматься, как вы думаете? Лишаешься чувства собственного достоинства, пока лезешь сюда таким образом.

Он склонился к выходу и просунул голову между занавесок. Люсинда рассмотрела его тучное тело, напоминающее тело мальчика, надутого, словно воздушный шар.

— Убирайте лестницу, капитан, сейчас же убирайте. Мы все уже на месте, — выкрикивая эти слова, евнух вертел огромной задницей.

Люсинда увидела, как баядера легко кивнула на толстую пятую точку евнуха, словно они, как женщины, могли понять шутку.

— Ну, теперь, наверное, мы можем трогаться, — объявил евнух и снова сел. Щеки у него порозовели. — Ждем целый день. Разве нам нечего делать?