школе, в перерывах между занятиями, говорили о забастовках на судах. Моряки требовали повысить им жалование. Иногда пароходы простаивали целыми днями. Судовладельцы неистовствовали. Они требовали строгого наказания зачинщиков. Кое-кто был отправлен в тюрьмы, некоторые не вернулись из-за границы, бежали от репрессий.

Шепотом рассказывали о столкновениях рабочих с полицией и начавшихся забастовках на фабриках и заводах. В коридорах шли горячие споры о том, как офицеры должны относиться к матросам и имеют ли матросы право на одинаковое питание на судне, правильно ли поступают они, требуя от судовладельцев большего жалования, — ведь хозяева дают им работу… Мнения были самые разные. В зависимости от того, к какому слою принадлежал высказывающийся. Например, Эрни Трейман, сын владельца небольшого парусника, презрительно сказал:

— Я всех этих бунтарей выбросил бы на берег, чтобы их потом никуда не брали. Обнаглели. Им и так хорошо платят.

— А если бы они выбросили тебя за борт? За то, что ты кормишь их тухлой солониной и гнилой картошкой? И платишь им на одну треть меньше, скажем, чем на судах Нудельмана. Спроси у Маттисена из третьего класса. Он плавал у твоего отца и рассказывал… — вмешался Алексей. — Не дай бог плавать с таким штурманом, как ты!

— Могу тебя заверить, что на моем судне ты никогда плавать не будешь. Нам не нужны такие подстрекатели. Мы берем на свою «Даугаву» ребят из нашей же деревни. Мы все как одна семья.

— Семья! — усмехнулся Алексей. — То-то Маттисен убежал из вашей семьи. А я на твоем вонючем корыте никогда плавать не буду. Лучше тюки таскать.

Такие ссоры возникали довольно часто. Россия бурлила, и это волнение коснулось всех слоев общества. Не осталась в стороне и мореходная школа.

Нападение японских миноносцев на русскую Тихоокеанскую эскадру взволновало всех. Началась русско-японская война.

Большинство учеников было настроено ура-патриотически, противника всерьез не принимали, неудачи считали временными. Что-то кто-то промазал, ну да ничего, все поправится… Всем хотелось видеть Россию сильной. Об этом трубили газеты. Собирались «закидать японцев шапками». Печатали портреты героев, георгиевских кавалеров, в одиночку уничтоживших десятки «азиатов». Но Алексей уже знал цену всему этому шуму и треску. На одном из занятий кружка Кирзнер читал Ленина. Там было ясно сказано, кому и для чего нужны войны. Логике Ленина возражать было невозможно.

В середине мая занятия в классах закончились, надо было идти на практику. По существующим правилам мореходная школа об этом не заботилась. Каждый сам подыскивал себе судно. Алексею никак не удавалось найти место. Не выручали даже морской мундир и рекомендация из училища. Капитаны предпочитали нанимать матросами более опытных людей. Пришлось прибегнуть к помощи Ивана Никандровича. Отец имел большие знакомства среди капитанов и судовладельцев. Скоро Алексея приняли на должность матроса второй статьи на небольшой пароход «Бирута». Судно ходило по европейским портам, часто бывало в Риге. За день до отхода в рейс Алексей пошел проститься с Кирзнером. Когда Бруно Федорович узнал, что Чибисов поступил на «Бируту», он очень оживился и обрадовался:

— Значит, на «Бируту» попал? Это хорошо, даже очень хорошо. Отлично, отлично… — пропел он и, сразу же становясь серьезным, сказал: — Ну что же, Алеша, дам тебе ответственное поручение. Опасное. Если провалишься, то тюрьмы не миновать. Ну как, справишься?

У Алексея забилось сердце. Он давно мечтал об этом. Теперь, наверное, Кирзнер доверит ему настоящее дело.

— Я все выполню, Бруно Федорович.

— Тогда слушай внимательно. На «Бируте» у нас есть свой человек. Преданный партии, проверенный. Это боцман, Василий Васильевич Лобода. Он говорил мне, что пароход ваш идет в Лондон. Так?

Алексей утвердительно кивнул головой.

— Оттуда нужно привезти листовки и литературу. Одному Василию Васильевичу сделать все, сам понимаешь, затруднительно. Ему нужен помощник, и таким помощником будешь ты. Выполняй все, что он скажет. Он все знает. Я тебе говорить ничего не стану. Адрес у Лободы есть, и, что тебе надо будет делать, он объяснит позднее. Вот так. Я его увижу и скажу о тебе. Все понял?

Кирзнер помолчал, пристально разглядывая Алексея, потом проговорил:

— Если произойдет какая-нибудь неудача, то нужно будет говорить то, чему научит тебя Лобода. Ни одной фамилии называть нельзя. Ты это тоже понимаешь?

— Все понимаю, Бруно Федорович.

— Ну тогда иди, Алеша. Помни, что нужно быть очень осторожным. Сейчас, в связи с событиями в России, жандармы усилили слежку за каждым пароходом, приходящим из-за границы, почти везде есть осведомители, суда встречают прямо на причалах… А «Бирута» уже под подозрением. Прошлый рейс устроили повальный обыск, перевернули все вверх дном. К счастью, ничего не нашли. Впрочем, там в тот раз ничего и не было. Ну, иди.

Кирзнер обнял Алексея, похлопал его по спине и выпустил из дома.

8

С Василием Васильевичем Лободой Алексей познакомился в первый день своего прихода на «Бируту». Это был типичный украинец, с хитроватыми, очень блестящими глазами, небольшого роста, с руками и грудью, испещренными цветной татуировкой, с борцовскими мускулами. Лихо закрученные кверху усы дополняли его портрет. Встретил он Алексея насмешливо. Оглядел со всех сторон, остановил взгляд на погонах, на золоченых пуговицах, усмехнулся:

— Мореход, значит. Раньше не плавал? Работу не знаешь? Ничего, я тебя научу, как палубу подметать. А ты здоровый вымахал. Дяденька, достань воробышка! Будешь в подшкиперскую ходить, голову наклоняй, — у нас там подволок низкий. Не ровен час, башка отлетит.

— Я ее в карман буду класть, — пошутил Алексей.

— Ну, добре. Идем, я тебе рундук и койку покажу. Рабочее платье есть или ты в этом мундире работать будешь?

— Есть.

Теперь, вспоминая эту встречу, Алексей никак не мог представить себе боцмана в роли подпольщика-революционера. Он скорее походил на служаку, «дракона», как называл своего боцмана Новиков.

Вечером следующего дня «Бирута» уходила в море. Кто из начинающих моряков не испытал этого волнующего чувства первого прощания с родным портом? Закрываются трюмы, опускаются стрелы, на мостике раздаются звонки — это проверяют телеграф, с шипением вырывается пар из свистка, проворачивается машина. Не пройдет и часа, как пароход отойдет. Вот капитан поднимается на мостик, и раздается долгожданная команда:

— Отдать носовые!

Течение медленно разворачивает нос на середину реки, отдают кормовые швартовы. Пароход, выбрасывая клубы черного дыма из трубы, быстро идет по направлению к морю. Дали полный ход! Мелькают знакомые строения, суда, стоящие у причала, набережная проносится мимо, там стоят люди и машут платками. Пароход дает три длинных гудка. Все. Прощай, Рига! Чувство необычайной легкости охватывает молодого моряка. Впереди лежит море, новые страны, неожиданные встречи и, кто знает, может