ВЕРХОВЦЕВА. Ты мне со временем стал напоминать мою первую любовь. О нём я тебе не рассказывала, да ты и лишнего не спросишь…

АЛЁША. Я и сейчас не спрашиваю.

ВЕРХОВЦЕВА. Исполнилось нам тогда по шестнадцать, как тебе. Главное, он такой был красивый, что невинность я с ним потеряла проще простого. Мы тогда купались. Плавал он не хуже, чем ты. И смелым оказался. Но, в отличие от тебя, по-дурному. В драке на ножи пошёл, не глядел, что зашли со спины. И завершил свою жизненную дорогу… Ты лучше, чем он… Но я-то совершенна только в образе… Сейчас буду хорошо играть. Уже в жизни. На людях. Нам ведь пора!

АЛЁША (словно очнувшись). Может быть, я посуду на кухне вымою?

ВЕРХОВЦЕВА. Я прикрою её полотенцами. Вернусь и вымою сама. Так, сейчас иди вперёд и поболтайся на бульваре. Потом ты вроде как меня догонишь… Тогда и договорим напоследок.

АЛЁША. Ясно-понятно… (Проходит к двери. С вешалки, расположенной рядом, снимает куртку, потом кепку. Первую надевает, вторую нахлобучивает на лоб. Поёт.) Холодок бежит за ворот, шум на улицах сильней… (Отпирает дверь, выходит в коридор.) ДОБРЫЙ ПОЛДЕНЬ, милый город, сердце Родины моей!

Сцена 2

У подъезда дома, где живёт ВЕРХОВЦЕВА. Этот дом расположен на одном из московских бульваров.

Народу немного. АЛЁША быстро покидает подъезд. Осмотревшись, идёт на бульвар. Выходит и ВЕРХОВЦЕВА. На ней шляпка с вуалеткой, явно сделанная по заказу. В руках — сумочка.

1- й НАРУЖНИК (вырастает перед ней). Надежда Павловна? Счастье-то какое…

2- й НАРУЖНИК (совсем седой. Та же игра.). Товарищ Верховцева! Вот не гадал, извиняюсь… Теперь внукам буду рассказывать!

1- й НАРУЖНИК. Надежда Павловна, простите великодушно, ради всего, что вам дорого… Может быть, автограф позволите?

2- й НАРУЖНИК. У меня, извиняйте, аналогичная, хоть, конечно, и неделикатная просьба… Только внуки мои будут счастливы…

ВЕРХОВЦЕВА. Хорошо, хорошо… Но, товарищи, позвольте карандаши и бумагу. И, если можно, что-нибудь твёрдое и прочное под неё.

2-й НАРУЖНИК. Только вы уж, товарищ Верховцева, точные даты поставьте. Для истории советской культуры в нашу эпоху. Пожалуйста, сегодняшнее число конца августа одна тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Берёт автограф. 1-й НАРУЖНИК незаметно, но пристально оглядывается. Потом подходит к ВЕРХОВЦЕВОЙ с карандашом и бумагой.

2-й следит за всем вокруг. Разделавшись с ними, ВЕРХОВЦЕВА идёт на бульвар, где крутится АЛЁША.

2-й НАРУЖНИК не по годам молниеносно входит в подъезд, причём 1-й как бы случайно заслоняет его собой. Далее 1-й идёт вслед за ВЕРХОВЦЕВОЙ, но не прямо по бульвару, а вдоль домов. 3-й НАРУЖНИК вырастает рядом с ним, перехватывает его взгляд, проходит на бульвар. Наблюдает за ВЕРХОВЦЕВОЙ и примкнувшим к ней АЛЁШЕЙ, находясь на почтительном расстоянии от них.

АЛЁША снимает кепку и держит её в руке, так что лицо его можно хорошо разглядеть. ВЕРХОВЦЕВА старается произвести впечатление дамы, которая на ходу выслушивает случайного, юного и пылкого, но застенчивого поклонника. Понятно, замысел ей удаётся. Тем более что АЛЁША игру с ходу понимает и подхватывает.

Речь у обоих всё время звучит тихо.

АЛЁША. Жалко, я, наверное, нескоро в Москву попаду. Да и как ночевать у тебя? Теперь хорошо вышло, что середина дня. Глаз поменьше…

ВЕРХОВЦЕВА. Любое дело кто угодно заметит и домыслит. А может статься, и расшифрует. Один умный человек мне это как-то вовремя объяснил… Просто мы с тобой рискнули и сошлись. Наперекор судьбе. Но что сейчас?

АЛЁША. Нет, ну… А что? Даже вон за автографами к тебе те двое полезли… Меня они вроде бы не заметили.

ВЕРХОВЦЕВА. А мне не нравится, что они от меня так быстро отстали. Обычные поклонники более навязчивы.

АЛЁША. Думаешь… Воры? Домушники?

ВЕРХОВЦЕВА. Не знаю…

АЛЁША. Я тоже думаю… Нет, жениться на тебе, конечно, пока не выйдет.

ВЕРХОВЦЕВА. Да ты о чём?! Я старше тебя на пятнадцать лет.

АЛЁША. Погоди. Я, несмотря на это, тебе помогу всегда. Чем и как скажешь. Надо будет — приеду и помогу.

ВЕРХОВЦЕВА. Но ты понимаешь, что у нас невозможно будущее? Или… трудно?

АЛЁША. Я тебе просто служить обещаю. Как выйдет.

Пауза.

ВЕРХОВЦЕВА. Любишь меня.

АЛЁША. Я тебя всегда любил. Это на всю жизнь, по-моему…

Встали оба.

Нет… Я… не питал иллюзий. Тем более когда сестра с зятем меня в Ленинград забрали… Но решил писать тебе. Поздравить с чем-нибудь, просто пожелать удачи. Ты ведь чувствовала тогда. (Через паузу.) Ты меня сделала счастливым. (Ещё через паузу.) Понимаешь… милая?

ВЕРХОВЦЕВА (не сразу). Давай-ка сядем. Вон там скамейка пустая. И людей рядом пока нет.

Идут к скамейке. Садятся. АЛЁША кладёт кепку рядом с собой. Говорят оба по-прежнему негромко и спокойно, по контрасту со смыслом беседы.

(Переведя дыхание). Ладно. Ты прямо, и я прямо. Есть мораль, и есть закон… Даром что я с утра о них забыла.

Приближается 3-й НАРУЖНИК. Он идёт к киоску с напитками, который стоит невдалеке. Сдвигает козырёк своей кепки вверх. Заказывает кружку пива. Пьёт чуть в стороне. 4-й НАРУЖНИК (на вид вполне простой мужик) подходит к киоску. Взяв такую же кружку, присоединяется к коллеге.

3- й НАРУЖНИК. Пацан-то, похоже, Ромео.

4- й НАРУЖНИК (общается с ним как старший). По мимике лица судишь?

3- й НАРУЖНИК. Да. И красив, между прочим. Возможна ситуация… Жаль, что к ним не подойти. Встанут, уйдут — и всё. Место уж больно открытое.

4- й НАРУЖНИК. Ты и так дальнозоркий… (Не сразу.) Да… Пацана я вспомнил. Он вместе с ней в кино снимался. И дома посещал, ещё когда был жив муж её, Блюменцвейг Яков Моисеевич. По сводкам факты проходили… Теперь пацан, конечно, вымахал… И вроде бы его отец… Искеров.

3- й НАРУЖНИК. Тот самый?

4- й НАРУЖНИК. Потом всё уточнится. Пока смотрим.

На скамейке.

ВЕРХОВЦЕВА. Мы расстанемся друзьями. Ты уйдёшь гордым. Пусть и с горечью от разрыва. Но подумай… Кого ты в своём возрасте покорил? Вот и побеждай дальше. Хорошую девушку ты привяжешь легко. Умные люди их видят ясно и никогда не отталкивают. Понимаешь?

АЛЁША. Погоди… Тебе что, нужно, чтобы я совсем исчез?

ВЕРХОВЦЕВА (через паузу, медленно). Не надо открывать правду. Не заставляй меня. Это совсем лишнее.

Ещё пауза.

АЛЁША. Правду давай! Мне нужно! И можно. Я пойму… Знаешь, как я иногда локти кусаю, что с каким-нибудь гадом ничего не сделать? И ведь людям его суть