Фельдшер попробовал возмутиться, но Елена была авторитетнее минимум на пятьдесят килограмм.

– Сколько родов принял? – рявкнула она. – Где учился, халамидник?!!

Когда покрасневший вместе с пенсне фельдшер что-то прошипел про киевские курсы, Фердинандовна выставила свою шикарную грудь пятого размера:

– Высшие… – она выдержала паузу, – высшие николаевские медицинские женские курсы Петербургского университета. Финальная гастроль! Божьей милостью! Государь император сказал, что наш выпуск последний – довели до конца курса! Моего! Больше баб врачей там не было. Акушерская школа Австрии – два года. Пять сотен рожениц. Что вы тут лепечете, шарлатан?!

Пока Ванечка пытался материально компенсировать душевную травму жертве эмансипации, Елена повернулась к Фире:

– Давно молоко прибыло?

– Три дня назад.

– Чего ребенку грудь не дала?

– Она не брала, – пролепетала Фира.

– Конечно не брала – соски, как у кошки! – осмотрев Фиру, сообщила Елена. – Дитю ухватить нечего.

– Лед в рюмочной проси, – скомандовала она Нюсе, – а то от жара сдохнет!

А сама повернулась к Фире:

– Будет больно. Лягай на спину.

Фира беззвучно плакала, намертво сцепив зубы, пока Гордеева расцеживала ей грудь. Пройдет больше ста лет, а ничего эффективнее такого массажа не придумают. Но в далеком 1900 году Фире было все равно – она смотрела на лепнину в потолке и просила ее, чтобы вон тот серафим в завитках отвалился ей на голову, и все закончилось. Совсем, немедленно. Через полчаса в ангелочка ударила жирная желтая тяжелая струя.

Фердинандовна оттерла пот со лба:

– Теперь дите давай – приложим. У тебя молока на теленка хватит.

– Не в коня корм! – смеялись дворовые мадам. Лидочка была тоненькой, как цветок, с пышной черной кудрявой головой на хилом стебельке и спичечных ножках. Ваня подбрасывал ее к потолку:

– Пушинка, как ты, Ирка!

Лида летала с таким же каменным лицом, как ела, ходила на горшок или играла с тряпичной куклой.

– Зато характером точно в тебя, Ванечка, – хохотала Фира.

Январь девятьсот первого оказался невиданно снежным. Метровые сугробы возле Дюка позволяли всем желающим поздороваться с градоначальником лично за руку.

Фира с Ваней радовались неожиданным каникулам – то снега, то забастовка. Они ходили гулять аж до прудов в усадьбе Разумовского, катались на саночках и пили чай на Дерибасовской. Хорошо снова остаться одним.

– Помнишь нашу каюту? – хихикала Фира.

– Ирка, я себя не помнил тогда, какая каюта? У меня только ты со своей сотней пуговиц и крючков перед глазами – руки трясутся, в глазах плывет. Если бы не боялся напугать тебя в первый раз – рванул бы то платье одним махом сверху донизу!

– Прям африканские страсти!

– Африканские, говоришь? Сейчас напомню! Где то платье дурацкое?

Реконструкция первой ночи закончится для Фиры новой беременностью, а для Нюси за стенкой самыми щедрыми чаевыми от клиента за звуковые спецэффекты. А чего не пошуметь, если Лидочка была у Ривки. Женщины двора организовали бытовую версию мусульманского гарема – по очереди дежурили со всеми детьми и готовили на всех. Многодетная Ривка уговаривала Фиру: – Ты смотри, как удобно: варишь юшку что на двух, что на десять – времени-то одинаково. Зато потом три дня отдыхаешь аристократкой.

Сема поинтересовался, относится ли это и к супружескому долгу, или распространяется только на кухню и детей.

Фира, конечно, была заинтересована в передышке, однако потом быстро прикинула, что такой обмен будет интересен только после третьих родов. Ривка явно огорчилась, но продолжала агитировать за кухонные дежурства, правда, без прежнего энтузиазма. В конце концов Фира согласилась с поправкой на количество детей и других членов семьи и отторговала себе один рабочий дворовой день вместо трех и лучшие рецепты болгарской, польской и бессарабской кухни.

Фирино дежурство закончилось. Тянуло гарью. Градоначальник Божьей милостью граф Шувалов лихо обошелся с чумной заразой – он просто велел сжечь старые лавчонки и лотки на Привозе, под которыми роились крысы, а потом вытаскивать из зараженных домов всю мягкую рухлядь и тоже сжигать. Повозки с больными обеззараживали. Огнем и брандспойтом заразу купировали и ликвидировали на удивление быстро.

– Ой, я умираю, – Софа Потоцкая с кошелкой присела на стульчик у своей двери. – Девоньки, там босяков купают!

– Кто о чем, а вшивый о бане! – Семен выглянул во двор. – Софья Ароновна, каких дамских романов вы на ночь начитались?

– Это все градоначальник! Какой мужчина эффектный! Он решил спасти босоту от чумы! Их теперь отлавливают и принудительно моют! Арендовали для этого шесть бань! Тех, кто сопротивляется, окатывают прямо из пожарной бочки! Даже свежее белье выдают – чтоб заразу не цепляли и не разносили! Там половина отроду не мылась! Портовым чернорабочим сделали дневной приют и горячее питание. Сема, можно сэкономить – иди, тебя простирнут и покормят!

Елена прикурила самокрутку с махрой:

– Правильно делают – я измучалась от изжоги чеснок жрать и в нос закладывать. Их же сначала к нам прут. Но это еще что, – сообщила, – они за дохлых крыс приплачивают – можно озолотиться. Открыли пункт приема. Хотят понять, как эти стада уменьшились.

Сыновья Семы, Мойше и Боря, были предпринимателями с колыбели. Они с пяти лет приторговывали на Привозе свежеворованным с Нового рынка. А тут такая выгодная коммерция! Конечно, миллионов не заработаешь, но пару копеек на сельтерскую с сиропом – вполне.

Вечером юные предприниматели были биты ремнем.

– Шлимазлы! – орал Сема. – Там чума!!! Три копейки с бубоном на сдачу получите! Сдохнуть решили?! Я вас чему учил?! Дети Вайнштейна ловят крыс! А если бы вас чумная покусала!

– Та мы дохлых собирали!

Сема отскочил от них.

– А ну, где там брандспойт для шушеры? Ой вейзмир, это не мои дети! От какого фуцина ты их понесла? – кричал он жене. Сема плакал, бил и протирал себя и непутевых добытчиков тряпочкой, обильно смоченной самогоном.

– Золотой продукт! На пять рублей выпивки на вас перевел, негоцианты недоделанные!

Когда все были продезинфицированы и запах спиртного достиг самых дальних углов галереи, подтянулись соседи с закусками.

Дворовые посиделки под июльским небом. В воздухе тянет гарью от санитарных костров на Болгарской. Жар от горячих плит прибили водой из ведер. Цикады надрывались в зарослях винограда. Гордеева, прихлебывая, как чай, из стакана свежий самогон, развлекала соседок буднями врачебной практики.

– Или вот еще случай… Вызвали жандармы – баба мертвого родила. Убивается бедная. Прям как первородка. А по лавкам душ семь и колыбель с годовалым. А меня пристав привел – проверить. Ну, говорю, душа моя, через четверть часа поговорим. Это легко – стакан воды и… легкое. Кусочек. Чье? Ну не мое же. Трупика. Смотрю – всплывает. Значит, в нем воздух, и ребенок успел сделать первый вдох, а мать его удавила уже после родов. Подушечкой скорей всего.