– У этого бомжа, то есть – у жертвы, действительно, не было никаких шансов?

– Очевидцы утверждают, что – никаких, товарищ полковник! – почтительно подтвердил Кауфман.

– Что вообще происходит в городе, майор?! Это, просто-напросто – какое-то издевательство над здравым смыслом!! – как ни странно звучало, но в голосе начальника ГОВДа откровенно проскользнули истерические и обиженные нотки.

– Совершенно с вами согласен, товарищ полковник!

– Да бросьте паясничать, майор! – с внезапным желчным раздражением произнёс Куланов. – Никуда не отходите от пульта, ждите – я скоро буду. Да! – спохватился полковник, – вы, случайно в дежурную службу ФСБ не звонили, не ставили их в известность?

– Никак нет, товарищ полковник! Прежде всего, я решил поставить в известность вас.

– Правильно – молодец! Я сам туда позвоню и в мэрию тоже. Все – отбой!

Кауфман положил трубку и несколько ошарашено уставился на лампочки пульта, не в силах сосредоточенно собраться с мыслями. Он, в общем-то, и не успел бы с ними собраться, так как телефонный аппарат не помолчав и минуты, разразился очередной тревожной трелью.

Это звонил дежурный по Железнодорожному РОВДу капитан Мордовцев. Доложившись по форме и едва начав говорить по существу, капитан Мордовцев был нетерпеливо перебит майором Кауфманом:

– Я не дурак, капитан! И прекрасно догадался без вашей подсказки о присутствии взаимосвязи между убийством мальчика в Борзовой Заимке и сегодняшними нападениями! Но в данной ситуации меня больше интересует поведение вашего сменщика, капитана Охрамцова. Можете позвонить ему домой и передать от моего имени, что он – мудак!! Пусть пишет рапорт, мылит задницу и применяет к плечам новые погоны с сержантскими лычками!.. – майор помолчал секунду-другую и добавил с ненавистью по не совсем определённому адресу: – Скоты!!

Он поймал себя на мысли, что в трубке давно уже раздаются длинные гудки, а он всё еще продолжает держать её на весу, тупо глядя при этом на лампочки пульта и не делая никаких попыток выйти из состояния нежданного тяжелейшего ступора. Майор вздрогнул всем туловищем, положил, наконец, трубку на рычажки и, бросив случайный взгляд за окно, увидел огромную, идеально круглую оранжево-золотистую луну, на краткий миг полностью освободившуюся от дождевых туч. На оранжево-золотистом фоне Кауфману почудились две четко очерченные чёрные крылатые тени. Майор зажмурил глаза, потряс головой, снова открыл глаза и на этот раз не увидел никаких крылатых теней.

«Чёрные точки перед глазами – признак крайнего нервного и физического истощения», – подумал он и, взяв телефонную трубку в руку, принялся крутить диск, набирая номер домашнего телефона…

Ту же самую, ненормально громадную и покрашенную в неземные оттенки, луну увидела и моя жена, около двенадцати ночи открывшая глаза, очнувшись от тяжелого медикаментозного забытья. Рада увидела, что кроме неё в палате никого нет, и апельсиновый свет луны перекрасил голые свежепобеленные стены в диковинные и пугающие оттенки.

Жена моя в первые несколько секунд не могла понять – где находится, и лишь толстая игла, торчавшая в правой руке под локтевым сгибом и тонкая резиновая трубка, соединявшая иглу с полулитровым флаконом прозрачной жидкости, установленной на металлическом переносном штативе, помогли ей вспомнить, что она находится в больнице, и появлению её здесь предшествовало множество жутких и печальных событий, напоминавших, скорее, дурной сон.

Чернота за окном и огромная оранжевая луна не могли не привлечь рассеивающегося внимания Рады и помогли ей сосредоточиться. Помогала, кстати, сосредоточиться и царившая в палате и за окном тишина. Особенная тишина, какая обычно наступает перед штормом – автоматически отметила моя жена и попыталась приподняться на локтях, и принять сидячее положение, но у нее ничего не получилось. Луна стала казаться Раде чьим-то огромным оранжевым оком, бесцеремонно и нагло заглянувшим в одноместную реанимационную палату, дабы убедиться, что пациентка на месте и выглядит достаточно беспомощно и аппетитно.

«Она съест меня!» – твердо решила Рада, с нарастающим ужасом рассматривая спутницу Земли, – «Как и бедную маму и… папу… Проклятая луна специально светит так ярко, показывает Шали дорогу!»

Дверь в палату бесшумно раскрылась, вошёл дежурный врач, спросил удивлённо:

– Очнулась, дорогуша?! Не ожидал, честно говоря, так рано, – ты должна была проспать до утра, – он осторожно присел на краешек кровати, – Как ты себя чувствуешь?

– Мне мешает луна! – едва не крикнула Рада. – Ничем нельзя её завесить?!

Дежурный врач хмуро глянул в окно на апельсиновый диск луны и, немного подумав, вежливо ответил:

– К сожалению, сегодня – во всяком случае, ничего не получится. Не хватает у больницы денег на занавески, милая моя. Давайте попробуем ночку эту как-нибудь перекоротать, а? – он неожиданно улыбнулся Раде доброй отеческой улыбкой, – Да и луна-то на самом деле, как мне кажется – очень красивая. Может быть – с такой точки зрения на неё посмотреть? – и он улыбнулся ещё добрее, прямо-таки – нежно, и нежность его выглядела вполне искренней.

– Спасибо вам – вы очень хороший врач и добрый человек, мне сделалось легче на душе, но…, – она умолкла на полуслове, подбирая, очевидно, точное определение своему психологическому состоянию, – …но, у меня возникло убеждение… понимаете – Она обязательно прилетит за мной! И – за Валькой!

Врач, как ни странно, отнёсся с пониманием к полубредовым восклицаниям пациентки:

– Не волнуйтесь так, ради Бога! Никто не прилетит, постарайтесь уснуть и, поверьте мне – утром вам представится всё совсем в ином свете. Страхи, навеянные ночью и этой странной красной луной, исчезнут, бесследно испарятся в лучах рассвета, – он умолк и вслед за моей женой устремил взгляд на огромную луну, полыхавшую фальшивым чахоточным румянцем, на фоне которого стремительно взмахивали черными крыльями огромные зловещие птицы, летевшие клином…

– В сковородке – мясо? – коротко спросил я, не пытаясь тратить время на ненужные оправдания.

– Нет. Это – джульфинг. Очень эффективная и очень коварная приманка.

– Вроде крысита? – уточнил я, поражаясь осведомленности Сергея Семеновича в сугубо специальных вопросах, входивших в ту таинственную область знания, с которой мне ещё только предстояло начать знакомиться.

– Да – вроде, – ответил он, согласно кивнув головой, – вот наши цыгане и купились на него. Как… голодные крысы, – генерал выдержал паузу и во время неё скользнул прикидывающим и оценивающим взглядом по лицам всех сидевших за столом цыган, – между прочим, джульфинг – страшная штука, гораздо страшнее крысита. Механизм его действия нам пока точно установить не удалось, но с большой степенью вероятности можно предполагать, что это сложный фермент, превращающий душу человека в порошок, в пыль, в ничто. И человек погибает по-настоящему, сразу умирает второй окончательной смертью, не дающей шансов на воскресение. И скорее всего – человек, умирающий подобной смертью, испытывает чудовищные, ни с чем не сравнимые, невообразимые физические, а особенно, само собой разумеется, душевные муки, – он вновь помолчал немного, продолжая пытливо рассматривать стеклянные оболочки цыган, уничтоженных могучей потусторонней силой, а затем добавил: – Так что, относительно мести ты можешь быть спокоен – твоим обидчикам гораздо, гораздо хуже, чем маме твоей жены… Апарц, это – склеп, Валя… Слышишь, как здесь тихо?..