— Достал уже ты, Виталь, со своей порнушкой!

— Друзья! Вспомним Лао-цзы…

— И ты достал со своим Лао-цзы!

— Невкусно ему! Повесть — это тебе не закусочная, обжора!

— А роман — не ресторан.

При словах «повесть» и «роман» внутри у меня что-то сладко вздрогнуло, и я на мгновение перестала следить за нитью разговора. А когда пришла в себя, там уже не говорили, а кричали, перебивая друг друга:

— И не надо! Не надо пугать людей постмодерном! Не надо вешать ярлыки!

— Но ведь не все, что правда в жизни, правда и в искусстве!

— Вот именно! Вспомните Дали! Почему ему было можно все, а нам ничего?!

— Потому что существуют законы жанра, за-ко-ны жан-ра!!

— Я, значит, нарушитель законов! Я преступник! А вы кто? Менты?!

— Друзья! Не надо так горячиться. Вспомните Карлоса Кастанеду! Чувство собственной важности отнимает у человека…

— Я тебя убью с твоим Кастанедой!!

Из комнаты вдруг выбежал человек и промчался мимо меня, размахивая зеленой папкой. По лестнице гулко загрохотали его шаги. И все здание вздрогнуло — то ли он налетел на столик с медитирующим, решила я, то ли сорвал с петель запертую парадную дверь.

Следом из комнаты выскочили еще двое, озабоченно прислушиваясь.

— Ушел? — спросил меня один из них, словно не доверяя собственным органам чувств.

Я виновато кивнула. Вышедшие переглянулись и симметрично покачали головами.

— Попьем компот, — вздохнул один.

Другой хохотнул.

После этого они одновременно повернулись ко мне, и я заметила, что обоим, как пишут выпускники в сочинениях, художникам слова еще довольно-таки далеко до преклонных лет.

— А вы, девушка, к кому?

— К писателям, — с достоинством ответила я и идиотски хихикнула.

Все мало-мальски интересные мужчины, встреченные мною в жизни, всегда подразделялись на недосягаемых и ухажеров. Недосягаемые — они и были недосягаемые: по уму, красоте, спортивным достижениям и разным другим ярко выраженным достоинствам. К этой же категории относились симпатичные врачи, преподаватели в институте, артист Павел Кадочников в молодости и три певца, три Валерия — Леонтьев, Сюткин и Меладзе. (Чужие мужья, надо заметить, образовывали как бы отдельную, слегка обиженную судьбой группу — что-то вроде заключенных на пожизненные сроки.) Ухажеры же, как было отмечено выше, по какому-то несчастью попадались мне все как один с незначительными, однако досадными изъянами. А может быть, просто ни один не встретился со мной, как художественно выразилась однажды Людасик, в мой «бабий час».

Писатели же — ЖИВЫЕ! НАСТОЯЩИЕ ПИСАТЕЛИ! подумать только! — по определению недосягаемые, как-то, похоже, вообще не чувствовали себя мужчинами. По крайней мере некоторые из них сидели верхом на стульях вокруг длинного стола, а некоторые — на этом самом столе.

Были, кстати, среди них и женщины, одна даже довольно молодая; и какой-то, как впоследствии выяснилось, поэт бесцеремонно спихнул ее со стола с ласковым восклицанием: «Уйди, чмо!», перед тем как начать читать стихи.

Еще один писатель — поэт или прозаик, выяснить не удалось, — одетый в коричневый костюм-тройку и белую рубашку, сидел в углу совершенно молча и не отрываясь разглядывал свои ботинки, шнурки которых были почему-то завязаны вокруг щиколоток. В этом было даже что-то пугающее! Остальные, впрочем, не обращали на него ни малейшего внимания и вели себя исключительно активно, напоминая детей на линейке в день последнего звонка.

И разговаривали в том же духе.

— Наша задача — освещать путь человеческим душам! — величественно возглашал какой-то седобородый патриарх, но его свирепо обрывали:

— Опять за свое, Иваныч?! Опять за судьбы России?!

— Про блоху! Давай лучше про блоху!

— Да, наша задача — пробиться к читателю! А читатель нынче пошел привередливый. Ему глянцевую обложку подай, на обложке секс-символ…

— Ты опух, что ли, Виталь?! На обложке литературного журнала!

— Ой, подумаешь! Ну, пускай причинное место книжкой прикрывает. А куда ж от физиологии денешься?

— А САМ что на это скажет, ты подумал?

— Иваныч! Блоху!

— Спасибо скажет! А что ему еще говорить, когда народ ПОПРЕТСЯ? И хорошо бы тематическую рубрику типа «Откровенно о сокровенном»…

— Нет, он издевается! Через месяц рукопись номера нести, а у нас ни пародий, ни вообще нормальных стихов! ЖЕПА с верлибрами, и все.

— Спасибо на добром слове. ЖЕПА!

— Метелкина, это ж я не про тебя, а вообще… Из серьезной прозы одна мистика.

— Так давайте Федькин роман! Пускай хоть в сокращении. Ну, само собой, добавить пару сценок в спальне. Героиня в припадке эпилепсии отдается врачу! И выздоравливает!

— Виталь, у нас не порножурнал… А кстати, когда обещала прийти художница?

— В конце обязательно надо литературные игры. Акростихи, буриме и вся фигня.

— «Раз с Проспером Мериме мы играли в буриме. Оказалось, Мериме в буриме ни бэ, ни мэ!»

— Героиня излечивается от эпилепсии, но не может унять страсть к врачу! И муж прощает ее! И они живут втроем!

— Не-ет, я его сейчас убью…

— Жила под лестницей блоха!

— Ну и где? Где эта чертова художница?! Или зовите опять Томку, тянуть некуда!

Не прошло и получаса, как голова моя доверху переполнилась рубриками, верлибрами, акростихами, буриме, цитатами из классиков и философов и в конце концов решительно отказалась выполнять какие-либо аналитические процессы. Кажется, я пыталась вклиниться в разговор и представиться. Кажется, меня перебивали. Кажется, задавали бессмысленные вопросы.

Навеки осталось загадкой, каким образом оказались в моей сумке две крохотные книжечки стихов, подписанные одна «Мариночке, с любовью!», а другая почему-то «Прозаику от Бога» — очевидно, кто-то (Бог?!) принял меня за прозаика!

— Вот вы тут сидите и даже не представляете, как изменились в последнее время классики! — поделилась я дома с родителями. — А в литературном процессе, между прочим, полный кризис! Среди писателей разброд и шатание. Даже не знаю, как их в школу приглашать. Дети окончательно разочаруются в литературе!

Мне необходимо было систематизировать полученные впечатления. Шум в голове понемногу стихал.

Но родители — небывалый случай! — не среагировали на важную новость. Они даже как будто пропустили мой отчет мимо ушей.

— Леша! Спортивный костюм синий или с карманами? — озабоченно крикнула мама в сторону ванной.

И я увидела на стуле знакомый серый чемодан.

— Так вы собираетесь… в санаторий?! Прямо сейчас? Не летом?