Данило Кобякович встретил Константина как самого дорогого гостя. Был он поначалу улыбчив, без конца балагурил, а вот к концу третьего дня время от времени стал хмуриться. То все ничего, а то забудется, задумается, и сразу лицо половца покрывается какой-то тенью, а на лбу четко вырисовываются тоненькие морщинки. Затем спохватится и вновь будто весел на какое-то время.

Но на все вопросы князя лишь отмахивался небрежно, мол, ерунда это все, ни к чему дорогому гостю о таких пустяках знать. Лишь на пятый день, когда речь уже зашла о предстоящем отъезде и о лошадях, которые Константин продать попросил, он обмолвился вскользь:

– Гривен не надобно, – сказал, как отрезал. – Дружба с тобой, князь, мне дороже десятка конских табунов. К тому же мне их все равно негде будет пасти.

– Степи мало? – пошутил Константин.

Данило Кобякович вздрогнул, внимательно посмотрел на князя и неожиданно ответил:

– Мало.

– Что так?

– У нас до сей поры все пастбища по справедливости разделены были, – медленно произнес половецкий хан. – Никто в чужие угодья не совался. А тут… – Он, не договорив, замолчал, хмуро глядя на костер.

– Кто? – коротко спросил Константин.

– Кончакович. Мало ему места стало, вот он ко мне и спустился. Добром не уйдет, а воевать с ним – для себя дорого.

– Себе дороже, – машинально поправил князь.

– Вот-вот, – охотно согласился половецкий хан. – Очень дорого. Его орда сейчас посильнее всех прочих будет. Котян еще может с ним потягаться, да и то… Мне же и вовсе такое не по плечу. – Он вздохнул, замолчав, но через несколько минут с тяжким вздохом продолжил: – Мои люди смотрят на меня и ждут. Ждут и молчат. Пока молчат, – уточнил он. – Я хан, я решить должен, как им дальше быть и… как дальше жить, а я не знаю, что сказать. Весной трава в степях хорошая, сочная. Все равно всем хватит. К лету уже не то. Жара начнется – все сохнуть станет. К осени совсем худо придется.

– А если тебе ниже к Кубани спуститься? – предложил Константин.

– Куда? – не понял Данило, но затем догадался. – Это ты о Курбе говоришь. Она по-нашему так называется, – и отрицательно покачал головой. – Нельзя. Там земли касогов начинаются. С ними мне тоже лучше не враждовать. В горах я их не достану, зато они своими набегами столько бед принесут, что сто раз проклянешь тот день, когда пришел к ним.

– Выходит, и тот табун, что я у тебя беру, мне пасти негде будет? – встревожился князь.

– Порожнее говоришь.

– Пустое, – снова не удержался, чтобы не поправить хана, Константин.

Тот в ответ как-то странно покосился на него, но продолжил говорить дальше, а князь мысленно одернул себя. Ну, в самом-то деле, у человека такое горе, а он его учит правильно употреблять русские слова.

– Четыре-пять сотен лошадей – капля в чаше. Для них ты траву всегда найдешь. У меня же их тысячи, много тысяч. Вот для них место сыскать тяжко.

– А переговорить с Кончаковичем пробовал?

– У нас в степи кто сильнее, тот и прав, – уныло пояснил хан. – Сегодня он сильнее. Так он мне и сказал. А еще сказал, чтобы я к тебе ехал. Пусть, говорит, твой родич землями пустыми поделится. У него их все равно много. Они, правда, лесами изрядно поросли, но ты их, говорит, выкорчуешь и степь устроишь. И смеется. У-у-у, собака! – С силой стукнул он кулаком по серому плотному войлоку кошмы, на которой они с Константином сидели.

– У меня к Кончаковичу тоже должок имеется, – медленно произнес Константин.

К неспешности в разговоре подталкивала сама обстановка – бескрайняя степь, мирно пасущиеся вдали кони, старательно выискивающие голые засохшие травинки, чудом уцелевшие от прошлого года, ровное пламя костра в ночной тиши и яркие сочные звезды, безмолвно мерцающие на сильно выгнутой поверхности черной чаши небосвода.

К тому же князь сейчас вступал на очень опасную и скользкую дорожку. Бывший шурин явно ждал от него не просто дружественного сочувствия, а гораздо большего. Не случайно же он подарил ему целый табун. Такое обязывает.

А потому нужно было ступать очень аккуратно, обещать же не просто в меру, а еще меньше, чтоб можно было потом все выполнить. Выполнить железно, вне зависимости от каких бы то ни было непредвиденных обстоятельств, которые запросто могли возникнуть.

Вот потому-то и не торопился Константин с ответом, слова свои не произносил, а цедил неспешно, придавая им увесистость, а сам быстренько прикидывал в уме – что и как. Однако по всем раскладам итог получался для Данилы Кобяковича неутешительным. Хотя если черниговцы промолчат, не рыпнутся, что само по себе маловероятно, если… ох, как много этих самых «если» получалось.

– Я знаю про твой должок, – кивнул хан. – Ты прости, друг, что я не сумел его отговорить. У меня сейчас много воинов, но у него больше. Намного больше. И мои люди это знают. За мной никто бы не пошел. Точнее, пошли бы, но с тяжким сердцем. А воля хана, если она неугодна человеку, это как громоздкий бурдюк на плечах, который пригибает его к земле. Какой тогда с него воин?

– Ты сделал все, что мог, – согласился Константин. – И я тебя ни в чем не виню. К тому же Кончакович не пошел далеко, так что вреда мне сделал немного. Однако долг за ним все равно остался. И я сильно надеюсь, что в это лето я смогу рассчитаться с твоим соседом, но когда именно – сказать трудно. У меня тоже есть свои соседи-князья, и они в большой обиде на меня.

Далее ему пришлось подробно рассказать о январских набегах черниговских и новгород-северских княжичей и о том, как Константин поступил с ними, застукав, можно сказать, на месте преступления.

– Я не хотел убивать их сыновей, но так уж вышло, – счел нужным добавить он. – Вот потому я и не могу сейчас сказать, когда приду в степь по своим долгам платить.

– Тогда и говорить не о чем. Ты же не пойдешь тушить чужой шатер, когда у тебя полыхает собственная изба.

– Главное – приготовить побольше воды, – загадочно улыбнулся Константин, – чтобы ее хватило на оба шатра. Не печалься, друг, – хлопнул он князя по колену. – Ты же сам сказал, что весной трава хорошая, сочная. А до лета еще дожить надо, – подмигнул он ободряюще.

– Только глупец думает о скачках, если у него под седлом одна хромая лошадь. Ты, князь, не похож на глупца, – уклончиво заметил Данило Кобякович.

– Надеюсь. А что касаемо лошади, то до скачек времени много, и я постараюсь, чтобы лошадь выздоровела. Я очень сильно постараюсь. – Константин поднялся на ноги и добавил: – Кто падал сам, тот всегда поможет встать другому. Особенно если этот другой помогал когда-то подняться ему самому.

Больше на эту тему они не разговаривали. Лишь перед самым отъездом, уже прощаясь, Данило Кобякович, неловко отводя в сторону глаза и глядя куда-то в сторону, хмуро спросил:

– Ты хорошо подумал, Константин Володимерович, прежде чем давать мне обещание помочь?