В СТРАНУ, ГДЕ ЦВЕТЕТ ЛЮПИН…

Учебные тревоги нарушали мирный ритм военного лагеря. И на этот раз все началось как всегда. Приглушенные команды направляют подразделения в машинные парки. Кто-то волочит незашнурованный ботинок, кто-то жалуется, что ему наступают на распустившуюся обмотку. Однако не слышно обычных в этих случаях насмешек и колкостей, мы чувствуем что-то новое.

— Мне кажется, это не шутка, — гудит бас Лося, но его заглушает стартер стоявшей вблизи автомашины.

Через мгновение оживает весь лес.

Начинался рассвет 12 июля 1944 года. В свете утренней зари ленивая колонна машин обволакивалась густеющим облаком пыли. Мы выступили на фронт.

Ехали без остановок. Вначале мы испытывали что-то вроде неверия в собственные силы, однако достаточно было одних суток, чтобы мы стали совершенно другими. Грохот приближающегося фронта и пылающее над ним зарево пробуждали нашу энергию и желание бороться.

В памяти всплывали полученные на ускоренной военной подготовке термины: ДЗОТы — это дерево-земляные огневые точки, ДОТы — долговременные огневые точки, координаты… плюс ноль ноль семь, залпом. Прицел, угломер, заряд, натянуть шнуры, залпом — огонь.

Движение в длинной колонне казалось монотонным, несмотря на совершаемые время от времени налеты вражеской авиации. Особенно интересно было проезжать перекрестки дорог, где нас ждала встреча с милыми девушками-регулировщицами.

Миновав один из таких перекрестков, мы оказались в зоне военных действий.

Нашему взводу было поручено организовать наблюдательный пункт в районе, до которого добраться было нелегко. Темная ночь значительно затрудняла задачу. Ракеты взвивались все чаще, указывая на то, что мы подходим к цели. Когда мы добрались до заброшенной дороги, поручник разрешил короткий отдых.

— Только остерегайтесь «волков», — как обычно, вмешался старший сержант.

Потом мы снова шли вперед.

Спали в поле, поросшем люцерной. Когда забрезжил рассвет, я приподнял голову и… Что это?

«Ду… ду… ду… ду… ду… ду… ду…» — услышал я очередь из пулемета.

Мы отступили. Оказалось, мы подошли слишком близко к передовой и были обстреляны противником. В этом коротком, но интенсивном отходе я узнал, что такое ползти по-настоящему. Кто-то верно заметил: больше пота, меньше крови.

Местность называлась Дольск. Наблюдательный пункт мы соорудили в течение одной ночи, что на занятиях случалось очень редко. Утро открыло район наблюдения. Рисунок панорамы местности удался: я всегда проявлял способности в пейзажной живописи. Записав данные в дневник разведчика, я навел окуляры стереотрубы на окопы советской пехоты, которую мы должны были поддерживать огнем в предстоящем наступлении. Наша пехота была на другом участке фронта. Я чувствовал некоторое волнение, от которого, однако, вскоре избавился. Это произошло после встречи с советским связным, возвращающимся от нашего командира. Хлопнув меня по плечу, он произнес: «Молодец, разведчик!» Удивительно, но он улыбался. Разве можно улыбаться на фронте? Я взбодрился. Это ветеран, он лучше знает, что можно. Наступило время артподготовки. Я отдыхал после дежурства, когда мощный огневой шквал (двести орудий на один километр фронта) потряс воздух. Мгновенно проснувшись, я сразу же помчался зигзагообразной траншеей на командный пункт, не особенно отдавая себе отчет в том, что случилось.

— Хорошо, что пришел, — воспользовался случаем командир дивизиона. — Ты должен успеть доставить донесение, прежде чем пехота поднимется в наступление, понимаешь? — Он старался перекричать гул артиллерийской канонады.

Полученные листки я спрятал в фуражку, еще раз посмотрел в бинокль в указанном направлении и, отправился в путь. Когда я пробегал траншеей, а затем преодолевал поле созревающей ржи, меня не покидала мысль, что я выполняю очень важное поручение. Долго пришлось бы описывать состояние семнадцатилетнего солдата, который старался добросовестно выполнить приказ. Огонь наших батарей ослабевал. Я должен спешить: сейчас начнется атака. Делаю короткие перебежки. Облака пыли и дыма над окопами противника начинают рассеиваться. Теперь они меня заметят. Еще несколько перебежек, еще… Пот заливает глаза, локти деревенеют от постоянных падений. Огрызается вражеская артиллерия, то там, то здесь рвутся снаряды. Нервы у меня начинают сдавать. Но вот последнее усилие — и я в окопе советской пехоты.

— К командиру… бумага, — выпалил я не переводя дыхания.

Я выполнил приказ в срок. Однако мои усилия оказались напрасными, так как, прежде чем я появился с донесением, телефонная связь была восстановлена. Мне было приятно слышать, что мой командир заботится обо мне. Он передал по телефону, чтобы я не возвращался.

— Там у вас мой пацан, сынок. Скажите ему, чтобы ждал меня около кладбища.

— Отсюда видно кладбище? — спрашиваю красноармейца.

— Вот оно, — показывает тот в направлении костела.

Готовлюсь к атаке вместе с пехотой. Огорчает мысль, что у меня нет автомата, только карабин. Признаюсь в этом советским товарищам.

— Не беспокойся, сейчас что-нибудь найдем… Митя, Ми-и-и-тя-я-я! — зовет какого-то Митю один из них.

— Слушаю вас, товарищ младший сержант, — появляется тот через минуту.

Догадываюсь, что Митю звал командир отделения.

— У тебя, кажется, есть лишний трофейный автомат…

— Есть!

— Так принеси его.

Противник открывает яростный огонь — фрицы начали контрподготовку. Прижимаемся ко дну окопа. Густо рвутся снаряды; нас обстреливают также из автоматического оружия, так что трудно поднять голову.

«У-у, собаки, — думаю я. — Нелегко вас уничтожить». Нервничаю: почему наши молчат?

— Приготовиться! — передается команда по траншее.

— Митя! — кричу я. — Давай автомат!

Митя привалился ко мне, тяжело дыша.

— Знаешь, как действует? — спрашивает он.

— Знаю, — самоуверенно отвечаю я, высовывая голову, чтобы попробовать.

— Ложись! — кричит младший сержант. — Что ты, сынок, с ума сошел?! Если хочешь испробовать, то стреляй вверх.

Дал очередь. Ничего себе, хорошо получилось. Я готов к атаке.

— Пойду в атаку вместе с вами, — сообщил я командиру отделения.

— Хорошо! Молодец! — услышал в ответ.

Я пристроился на бруствере около сержанта. Противник продолжает неистовствовать.

— Трудно будет…

— Что? — не расслышал я.

Невдалеке разорвался снаряд. Мощная сила сбросила меня в глубь окопа. Это конец.

— Сынок, слышишь, сынок!!! Ты ранен? Живой!

Двигаюсь с трудом. Очень плохо слышу. На меня давит какая-то тяжесть… Собственный голос звучит глухо, отдаленно. Сбрасываю с себя слой земли. Сержант нервно ощупывает меня.

— Все в порядке, — с трудом произношу я. — Только легкая контузия.

Я чувствую, что невредим, и мне хорошо. Кто-то подает мне каску. Машинально надеваю ее. Рядом проносят раненых. Один без ноги. Кровь не течет, раздробленные кости почему-то не белого, а желтого цвета, переплетенные сухожилия…

Отвернулся. Крепко сжал автомат.

Сержант дотронулся до моего плеча:

— Сынок, слышишь? Лейтенант тебя зовет.

— Иду.

Я побежал к офицеру. Красноармейцы застыли на своих местах. Враг не позволяет поднять головы. На командном пункте я докладываю о своем прибытии.

— Ты должен вернуться к своим, — говорит лейтенант.

Лицо его запачкано. Глаза спокойные, серьезные. Телефонист смотрит на меня и улыбается.

— Ну, прощай! — хлопнул он меня по