После яркого света казалось, что в хранилище за грудами мешков притаились тени: они глазели на меня из полумрака. Но я не пугался их. Меня обуревали другие мысли: отправиться в путь по такому глубокому снегу не каждый решится, лишь крайняя нужда способна толкнуть на такой шаг. Они шли к переплетчице... Люциан Дарне тоже прибыл к нам в отчаянии. Но что может книга? Что может Середит?

Еще минута, и она откроет дверь. Проводит гостей в мастерскую, в запертую комнату...

Я пробежал через двор, обошел дом сбоку и проскользнул внутрь через заднюю дверь. В коридоре остановился и прислушался.

— Ведите ее, — раздался голос Середит.

— Я пытаюсь! — ответил запыхавшийся женский голос с сильным деревенским акцентом, даже сильнее, чем у меня. — Никак не могу ее затащить... Милли, да что же ты, пойдем!

— Она не хотела приезжать? Если она не согласится, я не смогу...

— О! — гостья коротко и горько усмехнулась. — Хотела, будьте покойны. Она умоляла меня поехать даже в такой снегопад. А потом на полпути вдруг обмякла и начала выть, не умолкая...

— Ясно, — спокойно ответила Середит.

Плач продолжался, прерывистый и дрожащий, как струйка воды.

— Иди сюда, Милли. Зайди в дом. Я тебе помогу. Вот так, умница. Теперь другую ногу. Молодец...

Похожим тоном переплетчица говорила со мной, когда я впервые приехал сюда. Я повернул голову и стал разглядывать противоположную стену. Ветром нанесло снега, и тот налип на грубую штукатурку зернистой тонкой коркой, напоминая кристаллы соли.

— Так-то лучше. Умница...

Мой отец обычно утихомиривал беспокойную лошадь таким голосом.

— Ох... — голос первой женщины треснул. — Она совсем обезумела. Помогите ей, прошу.

— Только если она сама попросит. Ну вот, Милли. Я тебя держу.

— Она не может попросить. Ее покинул разум. — Отпустите ее. — Последовала пауза, и плач начал стихать. Подруга Милли, или кем там она ей приходилась, фыркнула, а Середит мягко добавила: — Вы сделали все возможное. Позвольте теперь мне позаботиться о ней.

Я услышал шаги в доме: знакомую поступь Середит, легкий шаг первой женщины и тяжелое шарканье, от которого у меня волосы на голове встали дыбом.

Дверь мастерской захлопнулась, и я закрыл глаза. Теперь они дойдут по истертым половицам до запертой двери. Середит снимет ключи с пояса и повернет их в замках. Мне показалось, я услышал, как дверь отворилась и затворилась снова. Но, может, я ошибся, может, это стучало в ушах мое собственное сердце.

Что бы ни происходило сейчас за этой дверью, оно касалось женщины, похожей на раненого зверя.

Я не хотел знать, что там творится. Заставил себя вернуться в хранилище, где у меня по-прежнему было полно работы. Время пролетело незаметно: когда я поставил на место последний мешок и нацарапал мелом на стене итоговые подсчеты, солнце клонилось к закату. Весь день я не ел и не пил. Плечи болели, но не сказать, чтобы так уж сильно.

Когда я вошел в мастерскую, там было серо и темно. Окна припорошило снегом.

Услышав чье-то громкое «О й!», я вздрогнул от неожиданности. В мастерской сидела женщина — не обезумевшая, нет, а та, что привела ее, покрепче. Вот же глупец, в потайной комнате нужно находиться один на один с переплетчицей, и Середит, разумеется, велела второй гостье подождать за дверью. И чего я испугался?

— Ты кто? — спросила гостья. На ней было бесформенное голубое платье из домотканой ткани, веснушчатое лицо обветрилось; но она говорила со мной, как хозяйка с прислугой.

— Ученик переплетчицы.

Женщина смерила меня настороженным враждебным взглядом, точно это я проник в ее дом, а не наоборот. Она сидела у печки и пила из моей кружки; тонкая струйка пара поднималась вверх и растворялась в воздухе.

«— Ваша... подруга», — спросил я, — она все еще там? Гостья отвела глаза.

— Зачем вы привели ее сюда?

— Это ее дело.

Нет же, хотелось сказать мне, нет, я не это имел в виду. Что с ней такое? Зачем вы привезли ее сюда, к нам в мастерскую, и что такого Середит может сделать, чего другие не могут? Но женщина отвернулась, явно не желая отвечать.

Я сел, взял банку с мучным клеем и стал искать в ящике чистую кисть. Нарезал форзацев и был готов их клеить; эта работа не требовала сосредоточения, я мог делать ее, слушая безмолвный гул, доносящийся из запертой комнаты.

Но я заметил, что сейчас она не заперта. Если бы я подошел и повернул ручку, дверь открылась бы. И что бы я там увидел?

С кисти на верстак упал комок густого клея, будто кто-то плюнул на стол из-за моего плеча. Женщина теперь ходила по мастерской взад-вперед; когда она разворачивалась, каблуки цокали об пол. Я не сводил глаз со своей работы, грязной тряпкой вытирая остатки клея.

— Она умрет?

— Что? — не понял я.

— Милли. Моя подруга. Не хочу, чтобы она умерла. — По ее голосу я понял, что ей стоило большого труда произнести эти слова вслух. — Она не заслужила смерти.

Я старался не смотреть на нее, но она подошла совсем близко. От нее шел запах мокрой шерсти и старых сёдел. Опусти я глаза, я смог бы увидеть подол ее юбки из выцветшего голубого полотна, запачканный брызгами грязи. — Прошу, скажи, что я не права. Я слышала, что иногда люди умирают после прихода сюда.

— Нет.

Мое сердце перевернулось. Я же не знал, как бывает на самом деле.

— Ты лжешь, — хрипло ответила она и резко отвернулась. — Я не хотела ее приводить. Но она совсем отчаялась. Я ей сказала — зачем тебе к старой ведьме, зачем? Ты же знаешь, что это к добру не приведет — якшаться со злом, ты просто держись, не сдавайся. Не надо было... — Она спохватилась, поняв, что разговаривает очень громко, но через секунду продолжила: — Но сегодня она вконец обезумела, и я не выдержала. Вот и привезла ее в это ужасное место, и она сидит там уже... — Ее голос задрожал и затих.

— Но вы же сказали... вы же сами попросили Середит ей помочь, — я прикусил язык.

Но она, кажется, не услышала меня и, естественно, не знала, что я подслушивал в коридоре.

— Я просто хочу вернуть мою славную Милли, хочу, чтобы она снова была счастлива. Даже если ради этого ей придется продать душу. Даже если это сделка с дьяволом, мне все равно; что бы ни делала старая зараза, пусть делает! Главное, чтобы моя Милли вернулась к нам. Но если она там умрет...

Сделка с дьяволом. Неужели Середит занимается такими делами? Старая ведьма...

Я попытался наложить цветную бумагу на белую, но наложил неровно. Неуклюжие руки, проклятая дрожь! Даже если ради этого ей придется продать душу. Какое отношение сделки с дьяволом имеют к книгам? При чем тут бумага, кожа и клей?

Солнце выглянуло из-за плотных туч. Его свет напоминал розоватую дымку. В глазах защипало, и на долю секунды мне показалось, что я увидел контур, темный силуэт мальчика на фоне ослепительного сияния. Потом солнце ушло, и силуэт пропал. Я поморгал, прогоняя рефлекторно выступившие слезы, и взглянул на результаты своего труда сквозь остаточный образ, отпечатавшийся на сетчатке. Бумага сморщилась, и я к тому же дал ей засохнуть; когда я попытался отклеить ее, она порвалась. Придется начинать сначала... Вздохнув, я провел пальцем по липкому белому шраму, прорезавшему форзац с узором из перьев.