После отъезда Я. И. Френкеля в Петербург кафедра физики опустела. Лекции продолжал читать преподаватель средней школы т. Вагин, удивительно душевный и хороший человек, но который не мог нам дать многого. Все же он порекомендовал мне и Игорю начать прорабатывать Электродинамику и Теоретическую оптику, которая была в библиотеке на немецком языке, что, конечно, сильно затрудняло нас, знавших немецкий только по гимназическому курсу. Первым настоящим учителем по физике явился приехавший из Севастополя профессор Семен Николаевич Усатый, которому было уже около 50 лет. Это был один из виднейших русских электротехников, но электротехник, знавший и любивший ее основу — физику. Будучи близким другом А. Ф. Иоффе, он имел его конспекты лекций по молекулярной физике и термодинамике. Для меня с Игорем его приезд означал колоссально много. До него мы имели весьма смутные представления о современном состоянии науки. В Университете не было ни одной книжки по теории атома Бора, мы ничего не знали о ядре. Довольно обширная иностранная журнальная литература кончалась 1913 г. С первого же месяца пребывания профессора Усатого в Университете мы начали проводить семинары. Я помню ту необычайную, поистине творческую радость, когда мне и Игорю к семинару, посвященному эффекту Зеемана, удалось экспериментально продемонстрировать расщепление желтой линии гелия и поляризацию компонент. Эта демонстрация явилась полной неожиданностью для всей кафедры, т. к. мы совершенно случайно, роясь в шкафах физического музея, обнаружили стеклянную пластину в коробочке фирмы Хильгер. Я сразу вспомнил, что подобную пластину я видел в немецком курсе оптики, и обнаружил, что мы располагаем первоклассной пластиной Люммер Герца, с помощью которой, трубки Плюккера и небольшого электромагнита удалось отчетливо наблюдать и расщепления».

Анна Васильевна Поройкова донесла до потомков портрет юного Курчатова в своем дневнике:

«Смущенный юноша, высокий, раскрасневшийся, с непокорным вихром черных волос, впервые явился к нам, уже женатым людям, на Казанскую улицу (где мы жили в комнате по ордеру), чтобы взять мои записи по лекциям. Так состоялось наше знакомство в 1920 г.

Профессора, оценив по достоинству разумных, пылких юношей, для которых наука, знания являлись неугасимым факелом, всемерно шли навстречу, допуская сдачи зачетов в любое время, а студенты устанавливали свои темпы в работе, отчего и университетский курс был закончен всей компанией друзей в поразительно короткий срок.

Запомнился… момент подготовки к экзамену профессора Кошлякова по интегрированию дифференциальных уравнений в частных производных. Игорь Курчатов, Борис Ляхницкий и Иван Поройков собрались в физической аудитории Университета на Госпитальной улице, чтобы разобраться в материале лекций. Руководств на русском языке в то время почти не существовало. У доски, с книгой Гурса на французском языке, стоял Игорь. Он выводил на доске формулу за формулой, переводя сразу французский текст. Иногда возникала заминка, неясность, тормозящая усвоение. „Что? Непонятно, откуда этот вывод? Да, в самом деле… Придется разобраться поточнее в тексте“, — говорил Игорь, еще и еще раз перечитывая и вникая в текст иностранной книги. Товарищи-друзья уже полулежали на лекционном столе от усталости и напряжения, а Игорь все продолжал свой перевод (перемежая его с закруткой табачку). Его настойчивость, азарт, энтузиазм действовали заражающе.

В летние каникулы Игорь, Ива, Вовочка работали сторожами во фруктовых садах (Пастака и на Каче), а я жила там же, в саду. Совхозный сад, бывший сад Пастака, находился от города верстах в пяти, и мы поселились там на все лето. Вовочка с мамой, Ива — со мной. Мы выстроили два шалаша из веток под деревьями, неподалеку один от другого, и прожили там три месяца, благо, за все лето не было ни одного дождя. Фрукты и овощи с опытного поля ели без ограничения. Паек (½ стакана молока, 200 г мяса и 300 г хлеба в день) выдавали нашим мужчинам. Мы соорудили небольшие печечки из кирпичей, варили обед, пекли в золе груши и картофель. Недоставало хлеба и круп, но воздух заменял все. У меня признавали туберкулез до этого, но он заглох после этого курорта. Позже летом (к осени) я устроилась работать на плодосушилку, но это было в другом конце города (километров 7) и ежедневная ходьба сильно утомляла. Работали неделю с 3 утра до 4 ч. дня; неделю — с 4 дня до 12 ч. ночи; неделю — с 12 ночи до 8 ч. утра. Единственная прелесть этой работы заключалась в прекрасном обществе — все работники бывшие гимназисты и гимназистки, а мастером был учитель гимназии; его помощник — кинотехник. Атмосфера была дружественная, отношения корректные.

В одну из наших встреч последних лет Игорь, как всегда с улыбкой (унаследованной им от матери), вспоминал: „Ведь это Азочка когда-то устроила меня на работу в кино ‘Лотос’“. — „Да, я помню! Я там работала билетершей. Ты, бедный, спал по ночам на прилавке буфета, и тебя там чуть крысы не съели!“ Так вынужден был зарабатывать студент Курчатов в то время, в качестве ночного сторожа в кино Бильяни.

По окончании Университета мы потянулись в столицы. Сохранились фотографии трех друзей студентов с личными, сердечными надписями. Игорь и Борис прибыли в Ленинград и поступили в Политехнический институт на кораблестроительный факультет, но в 1924 г., вынужденные зарабатывать на жизнь, во время „чистки“ оба были отчислены „за неуспеваемость“!

Однажды Ива застал Игоря работающим в г. Павловске у профессора Калитина… Бедняга спал под черным дубленым полушубком, в котором проводил зиму. Борис Петрович в это время работал в Научном институте мелиорации и единственный из нас одевался по-человечески.

Интересуясь научной работой, Игорь Васильевич, по совету друзей, обратился к акад[емику] Байкову (лекциями которого студенты восхищались еще в Крымском университете) помочь устроить его на работу и получил от него классический ответ: „Ну, если Вы родились под счастливой звездой, Вы и без меня устроитесь!“ На чем и закончилась „помощь“»[36].

В сохранившейся автобиографии, написанной Курчатовым в 1929 году, он так писал о себе:

«Родился в 1903 г. в Симском Заводе б. Уфимской губернии. Отец, по образованию землемер, в то время был помощником лесничего и служил на Симском Заводе. Примерно в 1908 г. вместе со всей семьей переехал в город Симбирск; переезд был связан с необходимостью учить сестру. В Симбирске отец работал землемером. В связи с болезнью сестры (туберкулез) вся семья в 1912 г. переехала в Симферополь в Крым, где отец работал по своей специальности, а я начал учиться в гимназии, которую окончил в 1920 г. Жил на средства отца. В 1920 г. поступил в Крымский университет, который окончил в 1923 г. по специальности „физика“.

Помимо учебы в университете, работал в деревообделочной мастерской, был воспитателем в детском доме, а последний год учебы одновременно работал препаратором в физлаборатории при университете.

В 1923 г. осенью переехал в Ленинград (Петроград), где поступил на кораблестроительный факультет Политехнического института и, кроме того, работал в Слуцкой магнито-метеорологической обсерватории. В это время окончательно оформилось мое желание работать в области научного исследования. Проработав год в Слуцке, я выполнил первое мое научное исследование о радиоактивности снега и напечатал его в метеорологическом журнале. В 1924 г. летом в связи с семейными обстоятельствами уехал из Ленинграда и вернулся в Крым, где поступил на работу в Феодосии в Гидрометеобюро Черного и Азовского морей.