5

Люда развернулась и ринулась обратно в грим-уборную.

От воя сирены она с трудом соображала. Не таясь, торопливо заперла злополучный чемодан. Натянув рукав шерстяной тренировочной кофточки, обтерла крышку и замок. Мало ли: отпечатки.

Нервная дрожь еще не улеглась, как будто тело не поспевало за волей хозяйки. Но сама Люда уже пришла в себя. К ней вернулась осторожность. Осторожность крысы. Прежде чем выйти из грим-уборной, она осторожно приоткрыла дверь – проверить коридор. И кстати! Люда припала к щели. Вероника стояла у лифта, давила пальцем кнопку вызова, нетерпеливо глядела на лампочки, мялась: скорее, скорее. Сирена ее, похоже, нимало не беспокоила. Как и пожарная безопасность. Двери лифта раскрылись. Вероника вошла, развернулась лицом в коридор. Люда еще больше прикрыла дверь. Совсем узкая щелка. Но и через нее видела, как палец Вероники нажал кнопку в самом низу панели. Двери лифта закрылись. Люда пулей рванула по пустому коридору туда, откуда ближе всего доносился плеск голосов и гулкий топот множества ног: к лестнице. Но тут сирена смолкла.

6

Аким повесил трубку внутренней связи обратно на стену. Обернулся к труппе.

– Ложная тревога. Пожарные только что уехали.

Зря только носились по лестницам.

– Возгорания не нашли.

Хорошо хоть не пришлось пастись снаружи – остывать. Над головами порхнули смешки. Все хорошо, что хорошо кончается.

– …И теперь, Даша, это твой новый дом, – закончил Аким речь, прерванную звонком. В голосе его снова бряцал официоз. Аким оставил сцену и стал директором балета всего три года назад. Уже научился пугать начальственными вибрациями голоса мелкую кордебалетную сошку. Но ненужные кудри балетного принца еще не состриг, они спадали сзади на воротник делового костюма. Вещал он, глядя поверх голов. Аким не любил смотреть в глаза. Посмотришь – найдут слабину. Слабость он себе позволить не мог. Не теперь.

– Мы – твоя новая творческая семья. Во всем поддержим. Всегда поможем. Чтобы твое искусство в Москве достигло новых высот и радовало зрителей. Удачи тебе, Даша!

В зале было много света и воздуха. Огромные окна. Палка, отполированная прикосновениями сотен, тысяч рук, в два ряда тянулась вдоль трех стен. Покрытый черным линолеумом пол покато сбегал к четвертой – зеркальной. Она показывала всех: все кивали, все что-то говорили, порхали улыбки.

Балетные классы похожи в любой точке мира: три стены с палкой, одна с зеркалом. Черный линолеум на полу. И танцовщики тоже похожи. Даше на миг показалось, что никуда она не уехала. Что это не Москва. А Питер.

Все одеты неуловимо одинаково, хотя и каждый на свой лад. Лайкровый купальник, трико, гетры, шерстяные узкие кофточки, охватывающие талию крест-накрест, или просторные коконы-толстовки. Гладко зализаны головы. Лица без грима кажутся очень юными. Но кто в балете смотрит на лица? Всегда первым делом смотрят на ноги. На всех девчонках – розовые атласные туфли. На одних поновее, почище, на других замызганные. У всех предварительно разбитые, размятые, обшитые суровой ниткой вкруг по пятачку, чтобы лучше сцеплялся с полом пуант. У кордебалета – дешевые, из собственных мастерских театра. У балерин – дорогие английские, по индивидуальным колодкам. Приветствовать ее собралась вся труппа. Даша еле успевала поворачиваться, кивать, улыбаться.

Улыбку проще всего было нести, как приколотую брошь. Но не следовало. Хотя бы раз в несколько секунд Даша ее сбрасывала. И снова улыбалась. Показывала, что улыбка сейчас – ее собственная. А не та профессиональная, которую им всем на сцене полагалось цеплять на лицо, чтобы на нем не проступило что-нибудь другое, неподходящее – гримасы напряжения, натуги, волнения на подходе к трудному па, досады за сорвавшийся трюк – в общем, все то, на чем фотографы так любят подлавливать спортсменов: наморщенный лоб, надутые щеки, вытаращенные глаза, оскаленные зубы. Оскаленные зубы и зубы, оскаленные в улыбке, – это не одно и то же. Балет должен выглядеть так, будто он не стоит никаких усилий.

Даша сейчас старалась выглядеть так, будто все это здесь и сейчас ей также ничего не стоит.

Они тоже старались. Она заметила, оценила. По крайней мере, старались. Улыбались. Нежно пели: «поздравляем» и «добро пожаловать». А глаза внимательные. Изучающие. Не придумывай, одернула Даша себя: это ничего «такого» не значит. Конечно, они присматриваются. Одно дело – выступать с ними как приглашенная балерина. Гостья. Другое дело – приехать, чтобы остаться. Быть отныне одной из них. Все всегда присматриваются к новеньким. Но в общем, они ей рады.

Они должны быть рады. Гастроли в Лондоне собрали несколько миллионов фунтов. И контракт для московского балета на следующие пять лет. Такой, который означал, что питерскому театру-сопернику в Лондоне на ближайшие пять лет места нет.

Они должны быть рады. Все до отвала нащелкали себе в телефоны Бэкхемов, которые пришли за кулисы – познакомится с ней. Дождались своей очереди: она обняла Дашу за талию с одной стороны, ее сильно татуированный муж – с другой. Удар вспышки. Всю неделю Даша натыкалась на это фото, проходя мимо газетного киоска: обложки кричали о триумфе русского балета.

Еще за кулисы пришел какой-то мужик, с крючковатым носом и огромными мешками под злыми умными глазами, – кто-то из политики. И очень много телохранителей. Он фотографироваться не стал, но взял автограф на мятой программке.

Московский балет в Лондоне видели более или менее каждый год, и более или менее с теми же самыми балетами – «Лебединым озером», «Дон Кихотом», «Баядеркой». Но с такой балериной – впервые. Кричали о новой Улановой. О новой Плисецкой. О новой Маликовой. Дашу это раздражало. Кретины. Как можно одновременно походить и на Уланову, и на Плисецкую, и на Маликову? – как будто разом на Толстого, Достоевского и Чехова: бред. Но после первой недели бред иссяк – все выучили имя новой русской суперзвезды: BELOVA. Оно ехало мимо Даши на бортах даблдекеров. Оно мерцало с табло на площади Пиккадилли – а затем экраны переключались на ее длинные руки, делающие движения из «Лебединого озера».

Не волны, как у Плисецкой. Даше это всегда казалось слишком московским, слишком наивным: раз лебедь, то тут же и волны, пфф! Не округлые, сдержанные, даже застенчивые, очень русские движения Улановой. Не экспрессивные нервные – как у Маликовой. А острые, длинные и легкие, с серебристым отливом. Ее собственные. Неповторимые и узнаваемые, как почерк.

«Поздравляем», «добро пожаловать», «будьте как дома».

«…Но не забывайте, что вы в гостях», – мысленно закончила Даша. Сбросить улыбку, кивнуть, снова нацепить.

Что подумали они все, когда им объявили, что питерская балерина после гастролей перешла в московский театр? Что бы ни подумали, они это уже проглотили.

И теперь, на первой репетиции Даши в Москве дружно изображали гостеприимную радость.

Да ну. Конечно, они ей рады. Все после лондонского триумфа получили жирные премии – поверх обычных гастрольных гонораров и президентского гранта. Все, включая миманс. Миманс и кордебалет уж точно работают за деньги, а не за любовь к искусству.