— Ехать на маленькой скорости не получится. Нужно разогнаться и лавировать.

— А если я не хочу лавировать?

— Придется захотеть, — прокряхтел Ваня. Я снова вцепилась в него обеими руками. — Так. Давай еще раз.

Я забралась на скейт, раскинув руки для равновесия. Было очень страшно. Оттолкнулась и медленно поехала. Оттолкнулась еще раз и поехала быстрее.

— Молодец! — кричал Ваня мне в спину. — Теперь усиливай давление, чтобы повернуть!

Я усилила, но не повернула. Усилила еще раз, но только разогналась и поняла, что не контролирую скейт. Меня несло прямо на мам и нянек, болтавших на детской площадке.

— Стой, куда?! — вопил сзади Ваня.

Наконец я нашла правильную точку нажима и повернула, не доезжая до разбегавшихся нянек. Теперь скейт несло прямо в витрину салона красоты.

— Спрыгивай, спрыгивай!

— А-а-а-а!

Спрыгнуть у меня не хватило смелости. Я присела на доске и неловко повалилась вместе с ней прямо у входа в салон. И снова смотрела на свое отражение: потертая мышиная куртка, лохматый хвост свисает из капюшона. Болел локоть.

— Ударилась? Сильно? — Ваня подбежал и тряс меня за руку.

— Знаешь что… — заторможенно сказала я.

— Что?

— Иди ты со своим скейтом. — Я поднялась и, потирая ушибленный локоть, пошла прочь из элитного квартала.

Каждое воскресенье в полдень я садилась в автобус, который вез меня на Обводный. Там, среди промышленных зданий, окнами глядевших на обмелевший канал, втиснулся приют. У меня никак не получалось запомнить его название: что-то о детях, попавших в сложную жизненную ситуацию.

Среди череды постоянно меняющихся воспитанников были двое, которые попадали сюда постоянно: Родик и Улитка. Они постоянно сбегали из дома, и раз в две недели полицейские отлавливали их то на вокзале, то в вестибюле метро и везли в приют.

Кроме меня по воскресеньям приезжали еще двое. Витя занимался с воспитанниками музыкой — играл на расстроенном пианино. Арина делала с приютскими поделки — подоконники зарешеченных окон были уставлены кривоватыми шедеврами. Арине и Вите, в отличие от меня, платили за работу, и им приходилось писать отчеты о влиянии арт-терапии на детей: уходя, я каждый раз видела, как в одной из комнат они строчат, склонившись над столом.

От остановки нужно было пройти с полкилометра. Спрыгнув с автобуса у Балтийского, я посмотрела на экран телефона: до начала занятия оставалось еще сорок минут. Поэтому перешла Обводный по мосту и в одном из лотков у вокзала купила несколько пачек печенья.

По каналу дул холодный ветер с колючим снегом. Сегодня особенно давила серая тяжесть неба, плохое настроение прохожих. Отчетливее были видны их сморщенные рыбьи лица, руки, сжимавшие сумки и рюкзаки, напряженные плечи. У перехода стояла парочка хищнозубых рыбешек. Я посмотрела на их лица и встала подальше.

Желтое здание приюта недавно отремонтировали, но сразу после ремонта в нем поселился запах временного пристанища. Здешние обитатели не очень-то ценили его, и заведующая из-за этого грустила.

Ее я увидела при входе — она рылась в коробках под лестницей, ведущей наверх к спальням и игровым.

— Здравствуйте, Инна Григорьевна, — сказала я спине.

— Привет, Нина, — ответила спина, не оборачиваясь.

— Помочь?

— Да, придержи вот это. — И я перехватила у нее две стоявшие друг на друге тяжелые коробки.

Инна Григорьевна посветила фонариком и прочитала наклейку на нижней:

— Так… так… та-а-ак, все правильно, тетради двенадцать листов. Ставь обратно, — сказала она и помогла мне водрузить коробки на другие. Вместе мы выровняли башню и выбрались из-под лестницы.

— Наконец-то нашлись тетради, они Арине скоро понадобятся, — пояснила заведующая, поправляя прическу.

С виду она не была похожа на человека, который чем-то руководит: всегда растерянно-добродушное выражение лица, нелепые наряды — пестрые юбки, яркие шарфики.

Я поднялась на второй этаж, снимая на ходу куртку и шапку, но, подойдя к игровой, услышала, что предыдущий урок еще не закончен. За дверью бренчало расстроенное пианино и нестройный хор выводил:

— Жил да был черный кот за углом, и кота ненавидел весь дом!

Я сложила одежду на скамейку у двери, присела и вспомнила, что не подготовилась к сегодняшнему занятию. Занятия в обычном смысле проводить было невозможно, дети слишком часто менялись, поэтому я перед встречей накидывала карандашные наброски для раскрасок: раскрывший рот маскарон с гривой льва, перекресток в историческом центре с обшарпанными домами, люди или животные. В голове мгновенно вспыхнула картинка будущей раскраски. Достала альбом и карандаш. На листе появился чуть заостренный овал, одну сторону которого я превратила в хвост. С другой стороны — широко открытая пасть с огромными зубами. Несколькими штрихами — море: пробивающийся на глубину солнечный свет, волнение воды. От мегалодона, пуча глаза что было сил, уплывала утыканная плавниками кистеперая рыбка. На остальных десяти листах я набросала только мегалодона — судя по звукам, занятие с Витей заканчивалось.

— Жил да был синий кот за углом! — Так они проходятся по всем цветам радуги плюс черный и белый.

Еще пара набросков и куплет про фиолетового кота, и Витя объявил перерыв. Подопечные с облегчением, которое чувствовалось даже через дверь, вскочили и рванули в коридор.

— Нинка! — закричала Улитка, едва увидев меня, и бросилась обниматься. Улитка всегда такая — восторженная и радостная. Кудрявые волосы вытравлены до соломенно-желтого, на ногтях ободранный лак. Остальные, безразлично нас оглядев, прошли в свои спальни. Им было известно, что через несколько дней их отправят обратно домой, поэтому наши занятия они, как говорил Витя, «отбывали».

— Вот, держите. — Я протянула Улитке пакет с печеньем. Она тут же достала одну упаковку, надорвала ее и засунула печенье в рот. — Это для всех, — сказала я, стараясь не сердиться.

Она послушалась и, болтая какую-то чепуху, стала раскладывать печенье в пластиковые тарелки на неубранном столе.

— Надолго здесь? — спросила я, обращаясь сразу к ней и Родику, сидевшему тут же.

— Пока не выгонят, перекантуемся, — ответил Родик, пожав плечами.

— Вы дома-то бываете?

— Я в прошлый раз два часа продержался, пока батя не начал лупить, — сказал он. — Улитка вот сутки была, за малыми смотрела, пока отчим ейный…

— Не пугай одуванчика, — перебила его Улитка, имея в виду меня.

Родик замолчал. Я не могла слушать их истории, хотя они всегда рассказывали спокойно и как-то буднично.