— Да пусть бежит, не трать патроны. — Выбравшись наверх, сержант Петров расслабленно махнул рукой в сторону бегущего к распахнутым воротам человека. — Он уже вон и так покоцанный. Весь в бинтах...

Перебравшись через ров следом за ним, я принял руки помощи и торопливо заскочил в пролом:

— Где?!

— Что «где»? — Недоумевающе оглянулся на меня пацан со шрамом.

— Где в бинтах?!

— Да вон... — Кадет расслабленно указал туда, куда нацелились оба самарца.

Человек, чьё лицо и руки были плотно замотаны грязными бинтами, явно не обладал щуплой детской фигурой. Затравленно оглянувшись, он тут же подбежал к одному из всадников, который всё ещё пытался справиться с перепуганной лошадью. И пока я судорожно стаскивал с плеча арбалет, забинтованный мужчина без затей стащил юного всадника из седла и заскочил туда сам.

Болт безобидно ударил в створку ворот — ту самую, за которой скрылась моя цель за миг до выстрела. Но, пока вскидывал оружие, я успел заметить между бинтами знакомый взгляд, полный презрительной ненависти.

Взгляд Хайзенберга.

Глава 5. Саратовские обычаи

— Хоть бы дождь пошёл... Вонища на весь двор от твоего пакета... А после дождя всегда везде пахнет небом.

Кира старалась держаться как обычно — дерзко и уверенно. Но было видно, что ей немного неловко от того, что все вокруг мгновенно занялись делом, а её вроде бы игнорируют. Поэтому не нашла ничего лучше, чем встать рядом со мной, пока я выковыривал болт, глубоко засевший в забор.

— Это не от пакета. Это от скотины, городская девочка. Навоз. В деревне так пахнет любой двор, в котором живут коровы, свиньи и куры. И дождём этот запах не смыть.

— Днём вроде не воняло...

— Потому что скотину пригнали сюда вечером, перед нападением. Как и всех оставшихся в посёлке пеонов...

Чуть в стороне из дворовых построек потихоньку выходили перепуганные дети, одетые в грязное рубище. Открыть двери своего убежища брошенные господами работники согласились только тогда, когда услышали знакомые голоса миниатюрной Дельты и лохматого Коляна. Вместе у них хоть и не сразу, но получилось убедить своих товарищей в том, что сейчас ничего не угрожает ни их жизням, ни здоровью. И Чёрный Жора вовсе не собирается их всех сожрать.

Хотя он был здесь. И снова почти довёл их до паники своим появлением в створках ворот. Грузно шагая рядом с Алиной, он молча прошёл мимо нас. Лишь на секунду задержав взгляд на моей маске.

— Я вот насчёт него немного не поняла... — Девчонка проводила странную парочку взглядом. — Он вообще жора или нет?

— И да и нет, я думаю. Он как я.

Во взгляде Киры на миг проскочила тревога — такая же, как тогда в машине, когда она в первый раз заглянула в документы из арктического института. Но тут же снова лицо девчонки приняло расслабленное выражение:

— Да ну... Ты-то точно человек. — И теперь на её губах снова заиграла фирменная ухмылка. — Хоть и псих!

— Мне бы тоже хотелось в это верить. — Я бросил свою возню с забором до того как найду подходящий инструмент, иначе лишусь наконечника. И тоже посмотрел вслед мрачному здоровяку и хрупкой девчонке. — Кто знает... Может где-то вокруг Обнинской АЭС сейчас бегают ещё с десяток Шутников. И каждый из них помнит о моей прежней жизни что-то своё. Или наоборот, то, чего не было.

— Хе... А почему вокруг АЭС?

— Ребята говорят, что их манит технологическое излучение. Слабая, но повышенная радиация, микроволны, электромагнитное поле вокруг ЛЭП...

— А, да... Белый говорил, что когда они провели свет от Балакова до Саратова, то те жоры, которые раньше тусили по берегам Волги теперь трутся вокруг столбов с проводами. И их поэтому охранять не надо. — Прислонившись к забору, девчонка накинула капюшон куртки и сунула руки в карманы, наблюдая за деловитой суетой внутри двора. Августовские ночи были уже довольно прохладными. — Он, кстати, когда рассказывал, всегда говорил только «Балаково». Не склонял, почему-то.

— Наверное региональные особенности языка. Я вот ещё кое-что заметил... Вот ты бы назвала Кира «стрёмным»?

— Ну... Пожалуй, да... Жутковатый мужик...

— А вот они никогда его так не назовут. «Стрёмный» для них это не «страшный» или «пугающий», как для тебя, москвички. У них это слово означает скорее что-то мерзкое, некрасивое, дешёвое. Оно оскорбительное, как я понял.

— Хе... А ведь точно! Я тоже сначала не поняла, почему они местный сортир стрёмным назвали... — Выглянув из под капюшона, она обнаружила гораздо менее унылое лицо, чем раньше. — И ещё, ещё! Когда обсуждали, сколько каши на всех варить, однорукий сказал «по питтят грамм на каждого». «Питтят»!

— В смысле «пятьдесят»?

— Ну да, только коротко. Все же говорят обычно «писят». Писят грамм — то, стописят — это... А эти все говорят «питтят»! — Кира не выдержала и рассмеялась.

— Уверен, что столичные «писят» для их слуха кажутся таким же смешным и нелепым словечком. — Попробовав раскачать болт ещё раз, я окончательно сдался. — Что ж, это лишнее свидетельство того, что они именно те, за кого себя выдают. А не какие-нибудь фантазёры, которые тоже нашли чужую газету и решили сколотить банду, чтобы пограбить местных феодалов... Пошли, вольёмся в коллектив. А то стоим тут, как два тополя на Плющихе...

— Пошли... — Оттолкнувшись от забора, Кира схватила за рукав пробегавшего мимо нас белобрысого ефрейтора. — Слушай, Белый! Посчитай быстро! Сколько будет семьдесят пять умножить на два?

— Чё? А... Ну... Сто питтят. А чё?

— Сто питтят!!! — Расхохотавшись, девчонка махнула на него рукой. — Ничё, спасибо! Беги дальше.

Паренёк хмыкнул, пожал плечами и снова заторопился к дворовым постройкам. Но, остановившись через пару шагов, обернулся и указал на многоэтажный коттедж:

— Там сейчас ужин будет готов... Или скорее полуночник... Приходите!

— А ты куда?

— Там в погребе ещё несколько малышей прячутся, оказывается. — Он указал на один из сараев. — Пойду достану. Меня-то они знают...

— Эти господа ещё и мелкотню тут работать заставляли? — Кира снова стала серьёзной.

— Я же тебе рассказывал про то, что детство — социальный конструкт новейшего времени. А тут старые времена, похоже, очень быстро вернулись в свои права. Права