Я сделал это как раз вовремя. Корвиний перестал играть, и они оба подошли ко мне. Я ждал, чтобы Гораций первым поприветствовал меня, напомнив ему, кто есть кто.

– Привет, Марцеллий, что-то ты сегодня поздновато.

– Ты сам не рано, – с кислым видом отозвался я. – Бьюсь об заклад, тебе не пришлось плясать на задних лапках перед Меценатом с самого рассвета, чтобы получить подачку.

Гораций рассмеялся:

– Не пришлось. Я вчера задержался тут допоздна и предупредил его, что мне нужно выспаться. У него полно других гостей, можно обойтись и без меня.

– Теперь не так уж и много, – заметил я, – он не в почете.

– Не начинай! – негодующе прервал меня Гораций. – Если Меценат предпочитает отойти от дел, так он этого заслужил. Имею сведения, что Август, узнав об этом, очень расстроился. Так что не разноси сплетен.

– И откуда у тебя такой острый язык, Марцеллий? – спросил Корвиний. Старик был льстив, и я не любил его.

Гораций неестественно засмеялся:

– Мне уже пора к этому привыкнуть, не правда ли? Пожалуй, признаюсь тебе, чем я занимался, чтобы ты зря не тратил время и не вынюхивал. Знаешь этого бедного старого вольноотпущенника, у которого таверна как раз рядом с твоим домом?

– Еще бы! За версту воняет его колбасами. Когда-нибудь он меня отравит.

– Можешь не волноваться, этого уже никогда не случится, – зло ответил Гораций. – Кто-то вломился к нему прошлой ночью, и, к несчастью, старик проснулся. Его убили. Бедный человек! Но не буду расстраивать тебя…

– Наш дом, того и гляди, развалится! – вскричал я. Мои руки дрожали. – Я не жалуюсь, что толку, но в эту таверну захаживали самые подозрительные личности, несомненно, рабы, и многие из них иноземцы. Неудивительно, что там опасно. Но я не могу переехать лишь потому, что мне этого хочется. Мне не так везет, как некоторым.

– Он сам был когда-то рабом, – необычно тихо произнес Гораций, – сирийцем, поэтому вполне естественно, что к нему сходились иноземцы. Но его все любили.

– И знали, где он держит денежки, – вставил Корвиний.

– Не смотрите на меня! – возмутился я. – Я ничего не знаю!

– Если уж Марцеллию ничего не известно, – раздался голос за моей спиной, – тогда уж точно никто не знает.

Я подпрыгнул на месте как ужаленный и резко обернулся.

– Держи свои грязные обвинения при себе, Корнелий Руфий. Я не убийца! – Как всегда, от волнения я почти кричал, так что на нас сразу обратили внимание.

– Может, да, а может, и нет, – произнес Руфий. – Лично я никогда не заглядывал в таверну убитого, но знал его, еще когда тот прислуживал Горацию. Скажу вам вот что…

– Не желаю ничего слышать, – возразил Гораций, – бедняга мертв.

Но Руфия не так-то легко смутить. Он разжал ладонь и показал нам маленький зеленый камешек, похожий на человеческий глаз.

– Его камень-амулет! – воскликнул Гораций. – Он всегда держал его при себе и не позволял притрагиваться к нему. Как у тебя мог оказаться его талисман, Руфий?

– Я нашел его… – усмехнулся Руфий, – и где, как вы думаете? Я как раз одевался. Ну, знаете, как бывает: иногда сунешь руку на чужую полку, и оттуда вывалится одежда. Так выскочил и этот камешек.

Все посмотрели на меня.

– Ты сам его подбросил! – завизжал я. – Хочешь навредить мне? Я все про тебя знаю, Руфий. Каждый воришка в городе скажет, как ты зарабатываешь на жизнь, заставляя рабов скупать краденое.

– Я не понял, чья это одежда, – продолжал Руфий, притворяясь, будто не слышит. – Там была туника, тога, туфли и нижнее белье, все грязное и рваное. Но кажется, я знаю, чьи они. Нам в термах не нужны убийцы. Найдешь меня в раздевалке, когда придешь за своей одеждой.

– Вы все меня ненавидите! – завопил я. – Вы считаете меня плохим. Какими бы были вы, если бы жили, как я? Никто из вас ни разу не был в моей комнате. Позор! Пятый этаж, значит, каждый раз спускаться, чтобы принести воды или выбросить мусор. Многие швыряют его прямо на лестницу, скапливается огромная куча, которую иногда убирает владелец дома, если ему захочется. Неудивительно, что там воняет! И какая крошечная комната! Если мне хочется загородиться от солнца, ветра или дождя, приходится закрывать ставни и сидеть в полной темноте. Никакой мебели, лишь старая сломанная кровать и пара горшков. Мне негде готовить пищу, негде согреться. И за это приходится платить, а ведь дом полуразрушен, он даже шатается, если кто-нибудь слишком тяжело шагает по лестнице. Иногда мне приходится продавать еду, которую мне дает Галлио, чтобы не оказаться на улице. Мне нужно прилично одеваться, как настоящему римлянину, и приходится покупать тогу, самую неудобную, самую жаркую и самую дорогую одежду в мире, которая к тому же очень быстро пачкается. Никто не носит ее, кроме слуг, работающих у знатных людей, и мне приходится делать это постоянно. Вставать засветло в дождь и стужу. Давать носильщику Галлио последний медяк и получать раз в году приглашение на обед, довольствуясь объедками, пока Галлио набивает брюхо дорогими яствами! По первому зову читать свои стихи и вечно льстиво хвалить господина. Как тут можно написать что-нибудь достойное? Горацию повезло: у него отличная вилла в сельской местности, доход, ужины с друзьями, люди к нему прекрасно относятся, чего не сказать обо мне. Я постоянно голоден, и у меня нет времени писать. Как вы думаете, откуда я знал вашего старого вольноотпущенника? Он иногда бесплатно кормил меня остатками от обеда, которым потчевал своих грязных сирийских друзей. А я римский… – Мой голос дрогнул, а мне хотелось еще так много сказать. – Ненавижу вас всех!

– Знаете, а ведь Марцеллий прав, – произнес Гораций, – нехорошо так относиться к человеку, которому приходится жить в нищете. Марцеллий – римлянин из благородной семьи, не может работать – это ниже его достоинства. Но не думаю, что он пойдет грабить и убивать. Оставь его в покое, Руфий.

Но Руфий не сдавался:

– Все это правда, но как быть с камнем? Я не подбрасывал его. А кому больше всего нужны деньги? Я не уйду, пока не увижу собственными глазами владельца одежды и не буду полностью уверен в правоте своего обвинения. – И с этими словами Руфий удалился.

Наступила тишина.

– Слушай, Марцеллий, я вижу, у тебя с собой стихи, – наконец сказал Гораций, – прочитай их.

Я возмутился:

– Чтобы ты потом прочитал свои и похвалился? Нет уж, спасибо!

– Но у меня с собой нет стихов. Я никогда не приношу стихи в термы.

Это было уже слишком. Я дрожащими руками развернул свиток.

– Великий Гораций, – насмешливо объявил я, – больше не хочет читать свои стихи. Он слишком скромен. Позвольте мне прочитать.

Я начал декламировать нараспев и собрал вокруг себя небольшую толпу, однако успел прочитать всего три или четыре строчки. Я всегда был настороже, стараясь держаться подальше от политических дрязг, потому что так безопаснее. Опасаясь, что обо мне будут говорить как о человеке, который при всех читал историю о том, почему Меценат действительно удалился от общественной жизни, я в ужасе запнулся и остановился. Это было не мое дело, потому что меня могли убить или сослать в какой-нибудь варварский городишко, где никогда не читали латинских поэм. Но тут заговорил Гораций: