— Сколько? — краснея, спрашивал Мишель.

— Слегка учащенный, — говорила она, — но в пределах нормы.

— Я не хочу предел нормы, — многозначительно говорил он.

Алена понимала, что нравится ему, и романтически настроенный хозяин ждет ответных чувств с ее стороны, но в договоре, был прописан и этот вопрос: Алена не имела права заводить любовные романы ни с кем из обслуживающего персонала виллы и местных жителей. Подпадал ли сам хозяин под этот пункт, она не знала, а вот Виктор считался уже запрещенным объектом.

Колетт отпускала злые словечки, смысл которых медсестра по-прежнему не понимала. В отместку ей Алена перестала ей помогать и даже здороваться, заходя на кухню лишь для того, чтобы передать распоряжение мсье Лакомба, связанное с обедом или ужином, когда хозяин просил подать бутылку светлого сухого вина или круг любимого им сыра, увлеченно рассказывая, что этот сыр надо запивать глотком именно этого двухлетнего виноградного вина, иначе вкус не почувствуешь.

Алена пробовала, во всем соглашаясь с Мишелем, открывая для себя вкус ароматных сыров, паштетов и нежного виноградного вина, каждый из сортов которого, как оказывалось, имел свой неповторимый вкус. Теперь, беря бокал, она не торопилась пригубить, а сначала оценивала душистый букет запахов и только после этого делала медленный глоток, ощущая, как язык покалывают легкие иголочки Диониса

— Это те же стрелы Эрота! Эрот — божество любви, а Дионис — виноделия! — вдохновенно разъяснял Лакомб. — Они невидимы и даны нам лишь в ощущениях.

Его глаза сияли, щеки пламенели, а она, тревожась, проверяла пульс. Он смеялся как ребенок, покоряясь ей во всем.

— Никаких больше стрел Эрота! Уже семьдесят пять ударов в минуту, надо срочно смерить давление, боюсь, верхнее подскочило, а это опасно!

Мишель раскрыв глаза слушал ее медицинские наставления, терпеливо учил ее французскому языку и философии, искусству, щедро передавая знания, которыми обладал. И она была благодарна ему за это. Что она знала после медучилища? Что Волга впадает в Каспийское море, а Пушкин написал «Евгения Онегина». О том же, кто такие Дионис и Эрот понятия не имела. А Лакомб познакомил ее с древнегреческими мифами, с Гомером, Софоклом, Сафо, Данте, Петраркой, Вергилием, Боккаччо, все богатство мировой литературы, поэзии, живописи, музыки вдруг мощным ливнем опрокинулось на нее.

Завтра сочельник, — однажды за завтраком сказал Мишель. — В «Гранд этуаль» состоится праздничный ужин, это традиция, я пригласил Виктора, приедет мой сын Филипп, с которым ты еще не знакома. Я бы хотел, чтобы и ты сидела с нами за праздничным столом...

— Значит, опять нарушим, режим, — вздыхала Алена, но он сжимал ее руку, глядя с такой страстной мольбой, что она не могла ему отказать.

Виктор Рене явился на торжество в смокинге, вручил Алене небольшую коробочку, перевязанную красной лентой: флакончик духов «Коти», марку которых она уже знала, а также то, что стоили они жутко дорого,

— Что вы, я не могу принять такой подарок... — пролепетала она.

— От рождественских даров не отказываются, это грех! — шепнул он ей на ухо по-русски, причем фразу выговорил так чисто, без всякого акцента, что у Алены от изумления округлились глаза.

— Так вы говорите по-русски...

— На одиннадцати языках, сударыня, если вам вдруг понадобится!— улыбнулся он.

Она вспомнила, что Виктор бывший разведчик, потому и знает много языков, чему тут удивляться? И наверняка не раз бывал и в России.

«Боже, я влюбилась в шпиона!» — ужаснулась она.

— У вас кровь на щеке, пойдемте, я прижгу, иначе можете занести инфекцию, — прошептала она ему.

— Это я спешил, брился, люблю опасные бритвы и сам процесс бритья, но иногда задумаешься и...

Она прижгла ранку, ощущая тонкий аромат лосьона, исходившего от Виктора. -

— Не больно?

— Нет. — Он взглянул на нее, и Алена смутилась.

— Все, ранка затянулась, но впредь будьте осторожнее.

— Вы замечательная сестра милосердия, ведь так раньше в России называли медсестер.

— Да, я замечательная сестра милосердия, — пламенея, выговорила Алена.

Сын Мишеля Филипп приехал в полдень. Холодно кивнул, когда мсье Лакомб представил ему Алену. В золотистом кашемировом пиджаке, в черной водолазке, с черными кудрями, остроносый, с тонкими, язвительными губами, с золотой печаткой на безымянном пальце, он с ледяной вежливостью оглядел праздничный зал, где стояла елка, объявив, что

Даниэль собиралась его сопровождать, но неожиданно разболелась, и пришлось ее оставить в Париже.

Мишель еще утром подарил Алене короткую шубку из чернобурки. Она так искрилась, так была хороша, что сиделка онемела. Когда хозяин успел заказать шубу, когда ее привезли, как он угадал размер — все оставалось загадкой, потому что Алена проводила с ним всё дни и часы. Мсье Лакомб сразу же объявил, что отказа не примет. Да и она не могла отказаться от подарка, такой шикарной вещи у нее никогда не было.

— Мой подарок тебя ни к чему не обязывает, — заметив ее восторг, просиял он. — Мне приятно доставлять тебе радость. Поверь, одного этого достаточно, чтобы самому испытать счастье!

Алена с изумлением взглянула на него.

— Никогда не видела людей, которые бы радовались лишь потому, что хорошо другим! — воскликнула она.

—В России таких нет?

— Есть, но мало.

Мишель удивился:

— Мне казалось, это самая обыкновенная человеческая черта.. .

— Но это же противоестественно! — возразила Алена.

— Почему?

— Чужому счастью и успехам не радуются, а завидуют, при этом чувствуют себя ущемленными, ну обойденными, что ли. Другое дело, когда родственник или любимый человек. — Алена смутилась.

Мишель вытащил из ящика стола коробку, перевязанную яркой лентой.

— А это кадо пур Колетт...

Хозяин, чтобы Алена побыстрее усваивала французский, иногда разговаривал с ней на странной смеси двух языков.

— Что за подарок?

— Электрик кофейник, она далеко мечтает. — Мсье Лакомб ласково улыбнулся. — Надо же вам помириться. Рождество — все мирятся!

Алена кивнула, соглашаясь на мировую со стряпухой.

— Только подари от себя, — ласково напомнил мсье Лакомб. — Мой кадо Колетт я уже сделал.

Aлена тотчас отнесла подарок поварихе: Та обрадовалась, кофеварка стоила дорого, а получить такой презент от русской сиделки, с которой они не разговаривали уже несколько месяцев, было вдвойне приятно.

Стряпуха всплеснула руками, затараторила, обнажая большие желтые зубы, Алена уже кое-что понимала: та жаловалась, что у нее нет с собой подарка сиделке, но дома она что-нибудь поищет и завтра принесет.