на меня и не двигая губами, спросил:

— Ну, как ты себя чувствуешь?

— Хреново, — в сердцах устало бросил я, направляясь к серо-стальному «саабу», уже показавшемуся в нескончаемом ряду машин.

— Послушай, Степа, у нас мало времени. Я хочу тебе предложить кое-что. Будь кто-то другой, я бы этого не сказал, … надоело мне все!.. Ей богу, надоело! Давай кинем чемодан туда — он кивнул в сторону автомобиля — и исчезнем. Ты знаешь — мы сможем! Исчезнем и забудем кто мы. Забудем обо всем.

Я был настолько поражен, что на долю секунды замедлил шаг. И с удивлением оглянулся на Костю. Это было, по меньшей мере, странно. Костя, тот Костя, который с молодцеватой выправкой и с каменным лицом, не мешкая ни секунды, без тени сомнения в серых глазах заправского садиста, убивал противника, вдруг сдавленным голосом скороговоркой выговаривал текст, только за который, по меньшей мере, можно было бы попасть в крематорий ГРУ. Расскажи мне кто-нибудь такое — я бы не поверил. Да что там говорить — я рассмеялся бы в лицо. Но сейчас мне было не до смеха. Мне вдруг стало страшно. Холодок пополз по спине.

Я шел рядом с Костей и лихорадочно размышляя над услышанным. Краем глаза я наблюдал за ним, за его спокойным лицом. Со стороны могло показаться, что это два спортсмена с безоблачным будущим выходят из здания аэропорта, причем выходят молча, не разговаривая друг с другом. Такой эффект не портила даже повязка на лице Кости, аккуратно наложенная от правого уха к подбородку. Мне нельзя было мешкать с ответом, до машины оставалось метров сто. Но главная причина, почему мне надо было быстро ответить, крылась в другом.

В ГРУ часто устраивались подобные проверки. И, возможно, Костей было получено задание — проверить меня. Не выполнить приказа он не мог. В этом случае неблагонадежным оказался бы он. Предупреди Костя меня об этом — конец его был бы неминуем, ведь в любом месте на нас мог бы оказаться «жучок» или за нами могло вестись микрофонное наблюдение. Все это означало, что от моего ответа зависела моя судьба. И даже после — не доложи я об этом разговоре начальству, я оказался бы трупом. В ГРУ не щадят даже колеблющихся — «колеблется — значит потенциально опасен». Все это пронеслось в моем мозгу мгновенно, ведь даже промедление в ответе могло быть расценено как измена.

Я не шевелящимися губами произнес только одно слово «нет» и ускорил шаги. Стеклянная дверь аэропорта бесшумно отошла в сторону, и мы двинулись к «саабу». Я открыл дверь и первым сел на заднее сидение машины, предварительно передав чемоданчик водителю. За мной последовал заметно побледневший, но все такой же невозмутимый Костя.

…Советское посольство в Лондоне, находившееся на Кроуди-стрит, представляло собой тихое здание с пристройками и небольшим английским садом. Аккуратно подстриженные клумбы и лужайки ярко зеленели, радуя глаз. Нас с Костей разместили в разных комнатах. В каждой из этих комнат находились две кровати, комплект белья и нехитрая канцелярская утварь и, как всегда, по «жучку» на брата. Было понятно, почему меня и Костю поселили порознь, и я знал, что мой сосед по комнате будет следить за мной во время нашего совместного проживания, впрочем, так же, как и я за ним.

Нас поодиночке должны были допросить в нижнем подвальном этаже посольства в первый же день нашего там пребывания. Этот процесс назывался докладом, хотя суть его сводилась к самому настоящему допросу. Первым на доклад пошел я, как командир группы.

Меня провели в подвальное помещение, где за сейфовой дверью я должен был встретиться с полковником Осиловым. Хотя все стекла в посольстве были звукоискажающими, и ни один иностранный «жучок» не мог остаться в посольстве не замеченным, все равно доклады и разговоры, мало-мальски относящиеся к разведданным, проводились здесь.

Представитель ГРУ — полковник Осилов — был незаметной фигурой в посольстве и человеком, который имел завидный вес в штаб-квартире ГРУ в Москве. Вообще-то в любой момент он мог взять на себя управление посольством, и все, включая посла, обязаны были повиноваться его инструкциям. Об этом знал посол, и об этом догадывались многие старожилы консульства.

Такие «серые кардиналы» имелись во всех, без исключения, советских, да и иностранных представительствах. У них были самые разные должности, но всех их можно было вычислить по одному простому признаку — они никогда не выходили за пределы посольства. Слишком многое им было известно и, наверняка, за ними охотились представители иностранных разведок. Ведь каждый из них, как паук, осторожно и терпеливо, плел свою агентурную сеть, и окажись он в руках врагов, кто знает, как поведет себя тот же полковник или майор.

Я доложил обо всем Осилову, но трудно было догадаться по его непроницаемому лицу, как оценил он наши действия. И в конце я буквально слово в слово передал наш диалог с Костей. Человек не обладает даром предвидения, и это, наверное, одно из немногих нечеловеческих качеств, о которых не стоит жалеть. И сидя в одиночестве в сейфовой комнате, излагая все факты на бумаге, я не сомневался в истинности своих действий. Это, конечно же, была проверка, и я почти убедил себя в этом. Но где-то там, в глубине души, что-то тревожно ныло, и время от времени, как тошнота, подкатывало к горлу чувство омерзения. Черт его знает, может это и есть то, что называют совестью? …

Костю я больше не видел никогда. Он исчез из моей жизни. И хоть я и говорил себе, что он просто служит в смежном засекреченном отделе или где-то выполняет очередное задание, я знал, что Кости Лебедя, единственного человека, который хотел заодно с собой спасти и меня, уже не существует, и заложил его я. С этого времени я сломался. Внешне я был спокоен и невозмутим, работая как и прежде в Москве. Потом, через два месяца, меня перевели в Лондон, и я обосновался в дипломатическом корпусе. Это было повышение, которому позавидовали бы многие. Но знали бы они, какие кошмары мне снились ночью, что происходило со мной в то время суток, когда люди отдыхают. Я неотступно думал о Косте. Я почти наверняка знал, что произошло в тот день, когда я приговорил к смерти своего, пожалуй, единственного друга. Его вызвали на доклад, и когда он вошел и сел перед Осиловым, за его спиной появились двое. Я знаю наверняка — Костя понял все, когда Осилов объявил ему о его