– Так будет полегче и поспокойнее, – сказал он, ложась на диван.

Мы все время говорили только о ней. Она говорила о себе… О своей работе на радиостанции и обо всем, что с этим связано. «Знаешь, у нас на работе…» «У меня есть знакомый…» «Сегодня к нам на эфир приходил, ты не поверишь…» «Моя подруга…» и так далее. Она называла это «делиться».

В моей жизни, кроме Олеси, ничего не происходило. Во всяком случае, ничего такого, чем можно было бы «поделиться». У меня не было работы, к моим знакомым даже я сам относился без особенного восторга, с известными людьми мне встречаться не доводилось, единственный мой друг умер от передозировки полтора год назад.

Любимой фразой Олеси было: «Ты ничего не понимаешь». Например, она говорила:

– Сегодня Виктор отстранил Лену от прогноза погоды и дорожных сводок. Это так несправедливо. У нее маленький сын, он болеет. Конечно, она не справлялась с работой, надо было взять ей помощницу, сменщицу, но увольнять саму Лену… Это так не по-человечески.

Виктор – это их шеф-редактор. Лена – мать-одиночка. Бездарная журналистка, которая за два года даже по бумажке толком читать не научилась, но ее все жалели.

– По-моему, он поступал очень по-человечески…

Днем, в ожидании Олеси, я читал Ницше «Человеческое, слишком человеческое».

– Будь у него воля преодолеть навязанный всем нам культ жалости, он уволил бы ее давным-давно, – говорил я. – Подумай сама: Лена – паразит. Она живет за счет чужой совести. Более того, ей в голову не приходит принимать вашу добрую волю как дар. Она берет ее как должное. Высшая степень паразитизма. Ты жалеешь ее? А ведь она тебя обирает. Услышав ее блеянье, сотни ваших слушателей переключаются на другую волну. Ваш рейтинг падает, становится меньше рекламы, и в результате тебе нечем платить за квартиру. И тебе некого в этом винить, кроме себя самой – это плата за жалость.

Олеся чуть нахмурилась, как всегда в таких случаях, и, чуть помолчав, сказала:

– Ты ничего не понимаешь. До сих пор Виктора устраивало, как работает Лена и то, что Алла ее заменяет. Но теперь…

Она начала рассказывать длинную историю депрессии Виктора, каким он был до развода, каким стал теперь, почему в нем столько черствости… Все это она говорила с легким раздражением, будто я школьник, не понимающий урока.

– Просто ты не знаешь этих людей и тебе трудно понять, что с ними происходит, – подвела она черту и ласково улыбнулась.

Она словно бы объяснила мне мою «двойку», оправдалась. Мол, я не просто так ее поставила, а потому что это объективная оценка.

– Почему ты всегда говоришь только о внешней стороне событий? – не выдержал я. – Да, возможно, я не знаю именно этих людей. Но поскольку они мало чем отличаются от всех остальных, мы с тобой может поговорить о сути. О сути событий, понимаешь? Ты же всегда просто перечисляешь факты – кто что сказал, кто что сделал!

Олеся чуть помолчала, взяла пульт от телевизора, повертела его в руках, потом просто, словно ничего и не было, – ни ее рассказа, ни моих слов, – спросила:

– Ты хочешь есть?

И переключила канал.

Меня передернуло, взбесило. Она всегда со мной так! Когда ей не нравится, что я говорю, она просто меняет тему. Легко, точь-в-точь как с телевизором.

Я вырвал у нее из рук пульт и швырнул в угол.

– Не смей со мной так! Не смей!..

Она непонимающе захлопала глазами. Потом заплакала. Смотрела на меня не моргая, а по щекам лились слезы. Губы кривились и дрожали. Она силилась улыбнуться, но не могла.

Теперь, после инъекции, Павел говорил медленно. Язык его заплетался. В какие-то моменты его рассказ и вовсе обрывался на полуслове. Павел словно проваливался в свой сон-воспоминание.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросил Данила в одну из таких пауз.

– Зачем рассказываю? – удивился он и открыл глаза.

– Да, зачем?

– Просто хочу, чтобы ты знал правду, – вяло и ехидно улыбнулся Павел, выходя из оцепенения. – Как живут обычные, настоящие люди. Не те, которых вы придумываете, а настоящие…

– О настоящих людях, говоришь… – Данила встал и прошелся по комнате. – А я слышу рассказ о человеке, который вознамерился сыграть с Богом в рулетку, а сыграл с самим собой – в русскую… Сыграл и проиграл, но не умер, только поранился. В этом вся правда. Ведь если ты хочешь найти изъяны в другом человеке, ты обязательно их найдешь. А ты хотел. Подлавливал ее…

– А даже если и подлавливал, что с того? – огрызнулся Павел.

– А то… – ответил Данила. – Ты придумал себе «счастливую историю» и надеялся, что все само собой сложится. Счастье упадет на тебя с неба – повстречаешь девушку, и влюбишься в нее, и будешь счастлив. И знаешь, в чем беда? Ты о чуде думал, а не о девушке, поэтому ничего и не получилось. Счастливые истории, Павел, не придумывать надо, а делать. Но как любить по-настоящему, если ты собственной любви боишься?..

– Я боюсь любви? – разозлился тот. – Да я любил ее! Любил!

– Любить и хотеть любить – это разные вещи, Павел. Разные.

– Снова ложь! Одна ложь! – орал Павел.

– Знаешь, – продолжал Данила, не обращая внимания на его выкрики, – можно, наверное, ударить человека. Но если ты бьешь его, зная, что он тебе не ответит, – это удар по самому себе. Ты пострадал, Павел. Сам загнал себя в угол, сам ударил, а виновной ее назначил Ее . Просто потому что она тебя любит…

– Не любила она меня, нет!

Каждый вечер я ждал Олесю. Когда она придет с работы, примет душ и юркнет ко мне под одеяло.

Однажды она задержалась. Почти на два часа. А когда пришла, я сразу почувствовал, что он нее пахнет алкоголем. Каким-то убийственно дорогим вином. Она хитро улыбнулась, скинула пальто и бросилась мне на шею.

– Представляешь! Мне дали эфир! Я буду вести вечернюю программу! С шести до десяти! Целых четыре часа! Лучшее время! Я так счастлива!

Она смотрела на меня и ждала, что я тоже вспыхну, как электрическая лампочка, и начну охать: «Ох как замечательно, что ты будешь теперь трепаться ни о чем в перерывах между тупыми песенками!» Замечательно! Супер!

– Да? – я отстранил ее и пошел на кухню, бросив через плечо: – Здорово.

Краем глаза я наблюдал за ней. Олеся удивилась. Довольная улыбка еще какое-то время держалась у нее на лице, но уже неуверенно – мелко подрагивала и, казалось, вот-вот осыплется.

– Мне дали эфир, – повторила Олеся. Она, видимо, решила, что я не расслышал или не понял. Но я все слышал, и в моей голове бился один-единственный вопрос: «А как же мы?!»

Впрочем, я не стал его задавать, а она делала вид, что такого вопроса не существует вовсе.

Человеку запрещено быть просто человеком. Он теперь не человек, он – сумма своих достижений. Поэтому, если перед ним стоит выбор – отношения или очередное достижение, – не задумываясь, решает в пользу достижений. Отношения должны подстроится.