гимназии?! Что? И французский знаешь? – Я запнулся о камень.

Казак рассмеялся, видя мое недоверие, и выдал с недурным прононсом:

– Латынь, древнегреческий и все остальное, чему учат, только вместо каникул – или в плавни к пластунам, или в казачий лагерь.

– В Сербии как очутились? – осторожно спросил я.

– Долгая история, потом как-нибудь расскажу. Побалакаем за чаркой, если так интересно. Сейчас времени нет. Уже пришли, подготовиться нужно.

– Соседушки наши дорогие, скоро темнеть начнет, а нам без суеты к завтрему подготовиться треба.

Донцы, вырванные из мира песенных грез, понимающе закивали, закряхтели, скатывая войлочные попоны и бурки, а Сашко уже делил патроны – деловито и с приговорками, пластуны посмеивались, а я половины слов не понимал, как ни старался вникнуть. Примерил толстый шерстяной бешмет. Попробовал накинуть сверху турецкого полушубка – не налез, а наоборот – получилось.

– Ну як? – спросил седой пластун, которого все называли Батькой.

– Жарко.

– Нехай. Полежишь завтра на камнях годын шисть – добром поменешь.

– Часов шесть, – машинально перевел Николай, увидев мой растерянный вид, сдвигая папаху на затылок.

– Пойдем до зари, – рисовал план Батька. – Хрестом.

– Крестом.

– Микола с поручиком в голове. Гриц – левое плечо. Сашко Гулый – правое. Вам не только поперед глядеть, но и склоны держать. Грицу – правый, Сашку…

– Левый, – отозвался Гулый.

– Умный! Два гирла узких имеем, на первом я остаюсь, на втором Гамаюн. Ниже второго гирла он – атаман. Если турок уже там, плечи не уходят, пока есаул не отойдет. Если турка нет, сховаться и наблюдать. Овечек пригонят, Микола, подзови мальца, гроши забери и нехай отару гонят до гирла, дальше один Гамаюн, он вам сигнал на отход даст, да про собак не забудьте. Ось вроде и все, ну а там як Бог даст.

Седовласый пластун первый, а за ним и остальные перекрестились. Слушая атамана или старшего, пластуны занимались своими делами. Кто-то перекладывал небольшие заплечные мешки – торбы, кто-то делал на револьверных пулях насечки крестом.

– Зачем пули портите? – Меня передернуло, вот не любил когда с казенным имуществом так небрежно обращаются. – Точности не будет. Это любой солдат подтвердит – знания особые не нужны.

– Нехай, зато хоть в пятку попадешь, полстопы оторвет. Один пистоль для точности, другой для урона. Вы, ваш бродь, свой тоже через один зарядите.

– Какой я вам ваш бродь, Иваном меня зовут, – не удержался, добавил: – Матвеевичем. С вами неразумным новичком пойду.

– Ну вот и гарно, возьми пули, сыпь – эти в один карман, а эти в другой. Все, Батько, готовы, можно и повечерять.

Вычерпали до дна медный казан и со стенок соскребли дочиста. Забытая сытость растеклась по всему телу. Опять появился неизвестный мне струнный инструмент, опять дудочка тоненько стала затейливо выводить незнакомые мотивы. И словно струны и дырочки играли в моей душе, вытаскивая из нее давно забытое, а может, никогда и не изведанное.

Турки первые в мире поняли, что музыка действует на человека особым образом. Они собрали оркестры и под их звуки шли в бой. Теперь оркестры есть во всех армиях. Музыка может сотворить со взрослыми, совсем не изнеженными мужчинами чудеса.

Микола пристроился рядом и потихоньку переводил смысл песен или отдельные фразы.

Славянские языки менялись, незнакомые наречия чередовались с чем-то неуловимо знакомым. Слова оставались те же: трогали за душу, нагоняли слезу, тревожные воспоминания о доме, семье. Как там маменька? Выдержит ли сердце, едва не остановившееся со смертью мужа, если придется сгинуть на чужбине старшему сыну? Жаль тебя, аж крутит всего изнутри. Но не могу, не могу по-другому. Никто Суздалевых не сможет заподозрить в трусости, не могу я опозорить род и имя свое. Ценность слишком велика. Золото – ничто, имя твое – все. С ним жить. С ним умирать. С ним жить следующим Суздалевым. Будут ли они с гордостью вспоминать или стыдливо упоминать – да, был у нас такой родственник… Но тут заиграла дивная тихая музыка. Казаки загрустили. Под очередную песню начал складываться из звезд и облаков в ночном небе образ Малики, и я боялся пошевелиться, любуясь дивными линиями гибкой фигуры. Девушка кружила в нескончаемом танце. И от него перехватывало дыхание. Господи, видел-то мельком, а как в душу запала – запомнилась навсегда. Слушая старинные песни, я вдруг понял: люди, сложившие много лет назад эти замечательные строки, были не глупее нас сегодняшних. Вот песня про злую мать, сгубившую невестку с дитем, пока сын был в походе. Это ведь образ злой войны, разбившей семью. И совсем не важно, что в песне казак живой, семьи-то нет! Конечно, в жизни наоборот, да разве горе от этого меньше. Сменилась тихая песня. Люди вокруг просветлели лицами. Стали переглядываться. Что-то завитало в воздухе. Особое. Я чувствовал невысказанное единение и рад был оказаться в нем. Никто не осудит сурового Батьку, смахнувшего слезу. Песни говорили: «Мы не одни, нас помнят, ждут, надеются. И черта лысого мы дадим нас так просто ухлопать или заморить».

Новая песня. Совсем незнакомая речь. Микола сначала подпевал тихо, потом, видя мою заинтересованность, тихо сказал:

– Сербская песня. Древняя, про воинов, где отважные мужи знают, что завтра умрут, но сегодня призывают сдвинуть стаканы так же плотно, как завтра сдвинут плечи в бою.

– Сильная песня. Я прочувствовал.

Казак достал глиняную бутылку, пустил по кругу.

– По три глотка, чтоб спалось лучше.

– У Гамаюна знаешь, какие глотки?! В три глотка Черное море выпьет.

– Да ни… Загнул! Мабуть, в пять!

Казаки негромко прыснули со смеху, давясь в смешках.

Пошел дождь. Языки пламени заволновались, зашипели. Посиделки пришлось прекратить.

Как можно заснуть? Я опустил голову, прижимаясь щекой к мягкому войлоку. Знакомые запахи заворожили, закачали сознание, глаза сами собой закрылись, и тут же – чужая рука затрясла за плечо.

– Иван Матвеевич, пора.

Казалось, и не спал совсем, мысли метались от дома до предстоящей вылазки. Образы любимых людей – в грусти и в радости – сменялись кудрявой отарой – сотня баранов решит вопрос с провиантом и теплой одеждой. И чтобы продолжить дальше жить ради тех, кто дорог, надо успешно выполнить задачу. Как много зависит от баранов!

Командование должно было все силы приложить, чтоб их получить, а начальство делало вид, что такая мелочь как отара – сама по себе, а обессиливший русский корпус – отдельно, и никто совсем не заинтересован в исходе непонятной операции. Мол, пять неизвестных босяков и мающийся от безделья артиллерийский поручик, потерявший свои орудия, за так, между прочим, обеспечат войско мясом.

Стоп. Ладно. Чего-то разбурчался!