Голос его оборвался, краска на щеках сменилась пепельнойбледностью. Придворные опустили его на подушки и поспешили привести в чувствоаптечными снадобьями. Немного погодя король грустно сказал:

— Увы, как жаждал я этого сладкого часа, и вот он приходитслишком поздно и мне не дано насладиться столь желанным событием. Иди же, идискорее, — пусть другие исполнят этот радостный долг, который я бессиленисполнить. Я доверяю мою большую печать особой государственной комиссии; выберисам тех лордов, из которых будет состоять эта комиссия, и тотчас жепринимайтесь за дело. Торопись, говорю тебе! Прежде чем солнце взойдет иопустится снова, принеси мне голову Норфолка, чтобы я мог взглянуть на нее.

— Воля короля будет исполнена. Не угодно ли вашемувеличеству отдать приказание, чтобы мне вручили теперь же большую печать, дабыя мог совершить это дело.

— Печать? Но ведь печать хранится у тебя!

— Простите, ваше величество! Два дня назад вы сами взяли ееу меня и при этом сказали, что никто не должен касаться ее, пока вы своейкоролевской рукой не скрепите смертного приговора герцогу Норфолкскому.

— Да, помню… я действительно взял ее… помню… Но куда я девалее?.. Я так ослабел… В последние дни память изменяет мне все чаще и чаще. Всеэто так странно, так странно…

И король залепетал что-то невнятное, тихо покачивая седойголовой и безуспешно стараясь сообразить, что же он сделал с печатью.

Наконец милорд Гертфорд осмелился преклонить колено и напомнитьему:

— Дерзаю доложить вашему величеству: здесь многие, в томчисле и я, помнят, что вы вручили большую государственную печать его высочествупринцу Уэльскому, чтобы он хранил ее у себя до того дня, когда…

— Правда, истинная правда! — воскликнул король. — Принеси жеее! Да скорее: время летит!

Лорд Гертфорд со всех ног побежал к Тому, но вскоре вернулсясмущенный, с пустыми руками, и сказал:

— С прискорбием я должен сообщить моему повелителю королютягостную и безотрадную весть: по воле божией болезнь принца еще не прошла, ион не может припомнить, была ли отдана ему большая печать. Я поспешил доложитьоб этом вашему величеству, полагая, что вряд ли стоит разыскивать ее по длиннойанфиладе обширных покоев, принадлежащих его высочеству. Это было бы потерейдрагоценного времени и…

Стон короля прервал его речь. С глубокой грустью в голосекороль произнес:

— Не беспокойте его! Бедный ребенок. Десница господня тяжколегла на него, и мое сердце разрывается от любви и сострадания к нему искорбит, что я не могу взять его бремя на свои старые, удрученные заботамиплечи, дабы он был спокоен и счастлив.

Король закрыл глаза, пробормотал что-то и смолк. Черезнекоторое время глаза его снова открылись. Он повел вокруг себя бессмысленнымвзглядом, и, наконец, взор его остановился на коленопреклоненномлорде-канцлере. Мгновенно лицо его вспыхнуло гневом.

— Как, ты еще здесь? Клянусь господом богом, если ты сегодняже не покончишь с изменником, завтра твоя шляпа останется праздной, так как еене на что будет надеть.

Канцлер, дрожа всем телом, воскликнул:

— Смилуйтесь, ваше величество, мой добрый король! Я жду королевскойпечати.

— Ты, кажется, рехнулся, любезнейший! Малая печать, та,которую прежде возил я с собою в чужие края, лежит у меня в сокровищнице. Иесли исчезла большая, разве тебе недостаточно малой? Ступай! И — слышишь? — несмей возвращаться без его головы.

Бедный канцлер с величайшей поспешностью убежал от опасногокоролевского гнева; а комиссия не замедлила утвердить приговор, вынесенныйраболепным парламентом, и назначить на следующее утро казнь первого пэраАнглии, злополучного герцога Норфолкского.

В девять часов вечера весь широкий фасад дворца, выходящийна реку, засверкал веселыми огнями. В сторону города река, насколько хваталовзгляда, была сплошь покрыта рыбачьими барками и увеселительными судами; всяэта флотилия, увешанная разноцветными фонариками, тихо колыхалась на волнах ибыла похожа на бесконечный сияющий сад, цветы которого тихо колеблются отдуновения летнего ветра. Великолепная терраса с каменными ступенями, ведущими кводе, была так широка, что на ней могла бы поместиться вся армия какого-нибудьнемецкого княжества. На террасе выстроились ряды королевских алебардщиков вблестящих доспехах, и множество слуг сновало вверх и вниз, взад и вперед,торопливо заканчивая последние приготовления.

Но вот раздался чей-то приказ, и в тот же миг на террасе неосталось ни одного живого существа. Самый воздух, казалось, замер отнапряженного ожидания. Вся река была полна мириадами людей, которые, стоя влодках и заслоняя руками глаза от яркого света фонарей и факелов, устремляливзоры по направлению к дворцу.

К ступеням террасы подплывали одно за другим золоченыепридворные суда. Их было сорок или пятьдесят. У каждого высокий нос и высокаякорма были покрыты искусной резьбой. Одни суда были изукрашены знаменами иузкими флажками, другие — золотой парчой и разноцветными тканями с вышитым наних фамильным гербом, а иные — шелковыми флагами. К этим шелковым флагам былопривешено несметное множество серебряных бубенчиков, из которых при малейшемдуновении ветра так и сыпались во все стороны веселые брызги музыки. Суда,принадлежавшие лордам свиты принца Уэльского, были убраны еще более вычурно: ихборта были обвешаны расписными щитами с изображением различных гербов. Каждуюкоролевскую барку тянуло на буксире маленькое судно. Кроме гребцов, на каждом изэтих судов сидели воины в сверкающих шлемах и латах, а также музыканты.

В главных воротах уже появился авангард ожидаемой процессии— отряд алебардщиков.