– Ваши славные капитаны подготовили для Ольги Борисовны славную каюту. Позвольте?.. – предложил он ей руку, другой освобождая немного от цветов: немыслимо было идти с такой охапкой.

Когда же дошли до дверей, предусмотрительно распахнутых шустро взбежавшей горничной, он передал ей цветы, а Ольге просительно заглянул в глаза:

– Когда вы переоденетесь…

– Да, да, – поняла она невысказанную просьбу. – Только приведу себя в порядок.

Она, конечно, не слышала, с чего это прыснул, отходя, Петр. Но он-то вспомнил, как об этот «порядок» заплетался язык ее братца.

Надо отдать должное: недолго оставалась Ольга в каюте. Вышла даже с извинением:

– Грешно в такое утро сидеть в темноте… Солнце с противоположной стороны, у меня совсем смуро.

– Смуро и у меня, Оля…

Поняла ли, нет ли она, что речь идет о смурости души, но поспешила за ним на верхнюю палубу.

Горничная следом принесла плед. Петр раскинул его на солнечной стороне парохода – на уютном таком диванчике, прислоненном к корпусу кормы. Солнце то попадало сюда, то при качке скрывалось за углом кормы. Было уже без утренней прохлады, но без дневной жары. Пароход недалеко отходил от берегов. Слева покачивались на волнах зеленые, невыгоревшие угорья, справа открывалась не погашенная жаром синь моря. Качка небольшая, волна мягкая. Пароход шлепал да шлепал плицами, идя не быстрее то и дело мелькавших парусников; да, пожалуй, и тише, потому что лихие паруса, и рыбацкие, и торговые, и прогулочные, пролетали неслышными альбатросами; им бы следовало держаться в открытом море, а они с чего-то снижались к шумному пароходу. Видать, тоже любопытство: что там такое пыхтит? Не так и давно на Черном море появились эти шумные, дымящие утюги, которые гладили, гладили морскую воду, но разгладить все равно не могли.

– Счастливые… – по-своему поняла Ольга устремленный ввысь взгляд Петра.

Он приспустил окрылья вздернутых ресниц, как и альбатрос опускал крыло, когда снижался. Морским странникам незачем было, даже при самом ярком солнце, складываться в прищур, но и ему ни к чему затенять свет; глаза все равно ничего не скрывали.

– Знаете, Оля… Знаете, я наберусь все-таки смелости высказать то, что сказать необходимо. – Он остановился, но всего лишь на секунду, чтоб она не перебила. – Раньше меня сдерживала жалость к брату… да и к вам, Оля… сейчас попробую без жалости. Ведь вы не такая уж слабая?..

Она согласно вскинула голову.

– Что ушло, того не вернешь. Не из жалости говорю я: нам все равно жить вместе. Да, да, Оля! Не считайте… пока… это официальным предложением руки и сердца, хотя бы так, предварительно. – Он смотрел на нее теперь мужским, строгим взглядом. – Ничего не отвечайте, пока я не переговорю с вашими родителями. Братец ваш, кажется, уже нас поженил! Оля, если сказать, что я люблю вас тихо и безответно, – значит ничего не сказать. Кто-то же писал нашу судьбу на небесах? В наших ли силах ее переписывать?..

Пароход смешно хлопал плицами, всхлипывая при каждом взмахе. Петр задумался, заслушался и не сразу понял: да всхлипывают-то тут, совсем рядом. Ольга едва ли отдавала себе отчет, что тихо, как-то по-братски, прислоняется отнюдь не к родственному плечу, чего делать вроде как неприлично.

Все васильки, васильки,

Много мелькало их… в море…

Ну какие же в море васильки?! Ольга не останавливала.

Где-то… на синей волне…

Мы собирали для Оли…

– Нет, я не Апухтин! Рифма не получается. Какой я рифмач? Да главное-то, кажется, уже и сказано, а?..

– Сказано, Петр… смешной вы, Петя! Все сказали. Большего не потребуется… пока…

– Не потребуется, Оля.

Он припал к ее руке, лежащей на коленях. Так что же в итоге выходило?..

Да ничего, он, кажется, обнимал Ольгу и мог бы еще продолжать признательное иносказание:

«…Низко головку склонила…»

Но мог бы и заметить, что несколько раз издали маячил все понимающий братец, ближе подходить не решаясь.

Наконец все же не выдержал, нарочито застучал щегольскими подошвами по дощатой палубе. Закашлялся, захмыкал:

– Хм!.. А не помрем ли мы с голоду? А не пора ли позавтракать, господа? Петр Аркадьевич, берите сестрицу под руку. Берите, берите, она не кусается!

Хохочущий градоначальник резво побежал в сторону капитанской гостиной. А им что?.. Следом, следом.

Не судьба, нет, не судьба – договорить то, что и на этот раз было недоговорено!

Опять только три дня прошли в зыбком полутумане, полусне, в васильковой полуяви…

Он ведь и себе не признавался, что со дня смерти Михаила стал самой настоящей полицейской ищейкой. Друзей – много. Сочувствующие – есть. Сплетники и сплетницы – не перевелись. Наконец, людей и людишек, способных за деньги покупать и продавать любые тайны, – разве нельзя сыскать? Нет, надо ему поступать в полицейское управление! Прямая дорога.

Еще до отъезда сюда, на херсонские и одесские берега, он получил весть, что князь Шаховской в России, и оставалось только установить за ним постоянную и неотступную слежку. А кто лучше слуг и служанок продает своих господ? Весь вопрос – сколько заплатить за услуги.

Было еще в Петербурге заплачено вполовину и добавлено по пути сюда в Москве, ловкому сыщику.

Славный малый! Князь Шаховской, оказывается, ехал на кавказские воды, в Пятигорск, а этот добрый прохиндей, вроде как хохол, отпросился завернуть по пути к родителям, которых у него и не бывало, кажется, – он-то их, во всяком случае, не знал. Зато знал, где искать заказчика: в Херсоне иль в Одессе. Все просто и благородно, господа!

Когда они на пароходе вернулись в Херсон… встречал Петра у пирса не кто иной, как его доверенный прохиндей. Он лишь кивнул издали, а ночью, когда все домашние улеглись по своим комнатам, в саду приднепровском произошел очень красноречивый разговор…

– Ну, здравствуй, Микола.

– Здравствуйте, Петр Аркадьевич.

– С вестью?

– С вестью, Петр Аркадьевич.

– И хороша ли весть?

– Для кого как… Но все в точности: князь в Пятигорске. Брюхо винишком изволили попортить, надлежит полечить водицей.

– И сколько же времени он намеревается пить водицу?

– Говорит, с месячишко. Но ведь кто его знает… Тут точность моя кончается. Слуга не может залезть в душу господина. Оказия моя исполнена?..

– Исполнена, Микола… исполнена. Вот тебе на дорогу, – достал Петр не такое уж тугое портмоне. – Остаток получишь, как я лично узрю князя. В моей порядочности не сомневаешься?

– Как можно, Петр Аркадьевич!

– Вот и прекрасно. Ты славный малый! Когда стану полицейским министром, обязательно возьму тебя на службу…