VI

Всего неделя прошла с того времени, как Домисио явился в дом к матери, а он казался уже совсем другим человеком. Исчезла желтизна, появилась краска на лице. Бентиньо остриг его длинные волосы. Братья не разлучались и целыми днями бродили в чаще вокруг участка. Но еще разительнее была перемена в самой Жозефине. Она всем интересовалась, ни на минуту не переставала заботиться о сыне; теперь в этом безлюдном углу воскресла мать из Аратикума. Когда она вскоре вновь спустилась с бельем к водопаду, женщины сразу заметили происшедшую в ней перемену. Как обычно, сестры негритянки были там. Они уже знали о столкновении между Апарисио и лейтенантом Оливейра и, горячась, преувеличивая, рассказывали:

— Апарисио уничтожил весь отряд лейтенанта Оливейра, не осталось никого, кто мог бы рассказать эту историю. Самого лейтенанта нашли в камнях с изуродованной головой, а из молодцов Апарисио никто не пострадал.

— Это сам бог с ними, матушка. Он прикрывает их тела, как прикрывал когда-то своих подвижников!

Другие женщины утверждали обратное. Сестра Деодато опровергала рассказ негритянки:

— Я слышала все от гуртовщика, ночевавшего у нас с каким-то чахоточным, который направлялся на лечение в Серра Камбембе. Этот гуртовщик — негр Морено из Крато — говорил, что Апарисио пришлось выдержать большой бой и среди его людей есть раненые. Чахоточный был похож на кающегося в свой смертный час грешника: весь желтый, с потухшим взглядом. Морено говорил, что этот несчастный идет из Вила-Бела подышать горным воздухом. Они допоздна шептались с моим мужем в амбаре. Всем известно, что Морено гуртовщик, но меня никто не разубедит в том, что этот негр неспроста бродит по свету.

Синья Жозефина, как и прежде, усердно стирала, но теперь подруги не замечали на ее лице выражения страдания и безразличия к окружающему.

Немилосердно жгло полуденное солнце. Голубая вода у подножия горы медленно растекалась по влажной земле, и в этом пустынном месте слышно было только, как женщины отбивали белье о камни. Вдали виднелась лачуга негритянок. Густой кустарник обрамлял лагуну, в которой крякали чирки маррека. В воздухе носились разноголосые стаи: попугайчики, канарейки, гало де кампина. Младшая из негритянок заговорила о чудотворце, появившемся в Серра дас Руссас, в Сеара:

— Огромные толпы людей устремились в те края. Святой из Педра-Бонита не умер… Он не мог умереть, как не умер наш господь бог.

Женщины притихли, бросили стирку и стали слушать негритянок:

— Его убили в Педра, а он вновь явился в Сеара, живехонький, с тем же лицом, и дает людям все, в чем они нуждаются. Он возвращает зрение слепорожденным, подымает прикованных к постели калек и вызывает кровь из тела.

Женщина, спорившая раньше с негритянками, теперь соглашалась с ними и рассказала историю немой по имени Лаурентина, знакомой семьи ее мужа. Девочка, как-то испугавшись, потеряла речь и отправилась с паломниками в Педра-Бонита, и вот стоило ей увидеть святого, как она заговорила так, что не остановишь. Обернувшись к Жозефине, женщина вызвала ее на разговор:

— Вот эта старушка, ведь она была в Педра? Была же? Разве ты не видела чудеса святого?

Синья Жозефина была теперь более общительна и рассказала о калеке из Брежо да Мадре Деус, которую принесли на руках; как только та услышала крик святого, она поднялась с земли, и, хотя ноги у нее заплетались, как у начинающего ходить ребенка, подошла к нему.

— Я сама видела своими глазами и передаю это только для того, чтобы люди знали истинную правду, — уверяла старая Жозефина.

— Так, так, сеньора, — поддержала ее женщина, — не иначе, скоро наступит светопреставление. Моя мать мне всегда говорила: «Жди знамения. В сертан явится чудотворец, он будет властен над жизнью и смертью человека. А после этого наступит светопреставление. Говорят, что по небу будут летать звезды с огненным хвостом и в их огне сгорит все, даже вода большой реки».

Вечером синья Жозефина собрала белье и стала взбираться со своей ношей на гору. Она шла уверенно, словно освободилась от тяжести, которая все время так угнетала ее душу. Теперь дома ее ждет сын Домисио, почти здоровый. На лице его появилась краска, глаза утратили болезненную желтизну. Он далек от опасностей каатинги, далек от Апарисио. О будущем она не думала. Словно дерево, потерявшее на зиму листву, она набиралась сил, чтобы опять покрыться густым зеленым убором. Ни словом не обмолвилась она о жизни сына в каатинге. Казалось, что они все еще живут в Аратикуме и она ухаживает за больным, которому необходима ее забота. Для нее Домисио снова был ребенком, которого она выходила в восемьдесят восьмом году от лихорадки. Она не разрешала ему сидеть на солнцепеке, заставляла до наступления сумерек уходить в дом.

И вот прошло всего несколько дней, и Домисио совсем изменился.

Бентиньо отвлекал его от матери. Но, когда ему все же случалось оставаться с ней наедине, он робел, терял уверенность. Взгляд старой матери ранил его в самое сердце, глубже пуль солдат.

Братья уходили на ближайшую лесную полянку, за намбу.

И вот однажды во время прогулки Домисио заговорил о своей жизни в кангасо:

— Знаешь, Бентиньо, я сам не понимаю, как попал в кангасо. Я был в лагере Педра-Бонита, и святой повел меня за собой. Потом я видел зверства солдат, расправлявшихся с людьми… Помнишь, как накануне ты прибежал из Ассу, чтобы предупредить, что в Педра-Бонита идут солдаты. Говоря откровенно, я не поверил тогда тебе. Но они действительно пришли и начали стрелять, никого не щадя. Я находился далеко от шалаша нашей матери. Отца мы похоронили за неделю до этого. И скажу тебе, когда внезапно в Педра-Бонита появился Апарисио, я сказал себе: «Апарисио — в сговоре с дьяволом, и если он и святой пойдут вместе, то сильнее их никого не будет на свете».

И они встретились, но ты сам видел, что из этого вышло. Я бежал тогда с Апарисио. В первые дни я шел по зарослям каатинги, как помешанный. У Апарисио, братишка, нечеловеческие силы. Больше недели вел он своих молодцов. Лишь изредка люди выходили на опушку, на ходу высасывали несколько плодов умбу и опять углублялись в непроходимую каатингу. Альпаргаты на ногах у людей износились, а мы все продолжали идти. Шли, не останавливаясь, две недели. Однажды Апарисио отвел меня в сторону, подальше от спавших ребят, и сказал:

— Домисио, теперь ты кангасейро. Когда мы придем в Авелос, я дам тебе обрез, он принадлежал парню по прозвищу Зеленая Кобра. Его пристреливал один из моих самых храбрых ребят.

Слушая