Капитан от волнения был не в состоянии продолжать, и синья Жозефина почувствовала, что может говорить откровенно с этим слабым человеком, изливавшим перед ней свое горе.

— Правда, капитан, моего сына не убили, но бог покарал меня иначе, и только мать знает, как тяжка эта кара.

Бентиньо, опасаясь, что синья Жозефина начнет клясть Апарисио, вмешался в разговор:

— Капитан, вы не знаете, рана не угрожает Домисио потерей ноги?

— Сынок, я ничего не могу добавить. Гуртовщик Морено сообщил только, что Домисио ранен, а больше ничего не сказал. Надеюсь, что твой брат уже опять при деле, — ответил капитан и вернулся к тому, что его мучило: — Касуса Леутерио воображает, что может распоряжаться всей жизнью в нашем сертане. На днях ко мне явился поговорить о политике уполномоченный по Алагоас де Байшо, молодой человек Из влиятельной семьи Вандерлеев в Триумфо. Но я сказал ему: «Сеньор доктор, Касуса Леутерио распоряжается здесь больше, чем правительство. Жатоба и Такарату — это как бы его фазенды. И тут не о чем говорить. Так велось во время монархии, так же осталось и в Республике. Был король, теперь президент, а власть была и есть в руках семьи Касуса, и тут не о чем говорить». Желая прекратить разговор, я сказал: «Я не хочу ничего знать о политике, сеньор доктор. Я был когда-то либералом, но либералы были бессильны против клики отца Касуса Леутерио. Я знаю, что на сегодняшний день право голоса ничего не стоит. На выборах и в суде командует Касуса Леутерио, а все остальное — просто разговоры. Мой сын погребен вместе с его матерью, и я не смею в глаза смотреть людям». Сынок, твой брат Апарисио Виейра — единственный настоящий человек во всем сертане. Он знает, что справедливость — в дуле его винтовки. Меня так и тянуло сказать этому доктору: «Старый Кустодио, живущий здесь в горах, выходит из дому только для того, чтобы «проголосовать» за капитана Апарисио Виейра». Но я сдержался и смолчал, считая свое молчание лучшим ответом. Вандерлеи из Триумфо рассчитывают справиться с Касуса Леутерио; мой сын в земле, а я только рассказываю здесь истории…

Выпив кофе, капитан Кустодио простился. Бентиньо пошел проводить его, и под жуазейро старик сказал ему:

— Сын мой, твой брат Домисио серьезно ранен в правый бок, но я не хотел говорить этого твоей матери, чтобы не растравлять раны бедняжки. Сейчас он находится у меня в доме и на следующей неделе придет сюда. Парень очень болен, и я опасаюсь за него.

Когда Бентиньо возвратился домой, мать стала расспрашивать, о чем говорил с ним капитан Кустодио.

— Послушай, Бентиньо, капитан скрывает от меня правду. Я чувствую, что с Домисио плохо. Несчастный рыщет по каатинге, как дикий зверь. — Она опустила голову и заплакала. — Я не смею ни о чем просить господа бога. Он там, на небесах, знает, что наша семья заслуженно несет свою кару.

Бентиньо решил скрыть от матери то, что узнал, и стал успокаивать ее.

— Он ничего не сказал мне, мать, вы ошибаетесь. Бог не покарает невинных. Какое зло вы могли совершить в этом мире?

Она ничего не ответила, только пристально взглянула на него, и ее страдальческий взгляд сказал больше слов.

В ту ночь Бентиньо не мог заснуть, ему не лежалось в гамаке, хотелось открыть настежь двери дома, вырваться на волю и побродить одному, чтобы собраться с мыслями. Домисио, его брат Домисио, израненный, пожелтевший, без кровинки в лице, ждал его. Если бы он мог броситься вслед за капитаном в каза-гранде и обнять любимого брата! Но он не посмел этого сделать. Необходимо было соблюдать крайнюю осторожность. Ведь по всему сертану выслеживают кангасейро, как зверя на охоте. Войска четырех штатов преследуют Апарисио, прочесывают каатингу, убивают и калечат людей. Только Апарисио, умный и сильный, может выдержать все это. Бентиньо знал, что мать сейчас не спит и думает о своем сыне, печальном певце, который своим пением брал за душу. Он был ее любимцем.

Теперь Домисио — закаленный кангасейро. Он стал в отряде Апарисио настоящим мужчиной, способным действовать против солдат с решимостью, о которой рассказывал капитан Кустодио. И он вспомнил прежнего Домисио, слабого, как девушка, чувствительного, со страхом прислушивающегося к пению таинственной женщины из пещеры Метисок.

Рассвело, а Бентиньо все думал… Свет проник сквозь щели в дом; тогда, распахнув дверь, он увидел небо, как бы залитое кровью. Казалось, что весь сертан поет на разные голоса. Умолкнувшие цикады, согретые теплым декабрьским солнцем, застрекотали вновь. Бентиньо сел на пороге. Мягкий утренний ветерок овевал глиняные стены дома, казавшиеся пурпурными. Ему хотелось оставить мать и поскорее уйти к Домисио. Но в это время донесся голос синьи Жозефины, выходившей из комнаты:

— Бентиньо, я не сомкнула всю ночь глаз. Я убеждена, что Домисио серьезно ранен. Не верю тому, что говорил здесь капитан. Если бы бог дал мне силы, я бы полетела туда, где находится мой сын. Я знаю, что душой Домисио не овладела злоба, как у Апарисио, эта болезнь не терзает его душу. Бедняжка одинок в каатинге… Апарисио не успокоился, пока не увел с собой моего сына, но в жилах моего Домисио не течет кровь семьи Бентона.

Они молча пили кофе. Бентиньо еле сдерживал желание уйти в Рокейру, а синья Жозефина сидела хмурая, с блуждающим взглядом. Неожиданно до них донесся конский топот. Какие-то всадники приближались к дому. Старуха, сидя спиной к входной двери, не пошевелилась. Вдруг Бентиньо вскочил и с криком бросился навстречу человеку, спешившемуся под жуазейро. Тогда старуха быстро поднялась — в объятиях Бентиньо ей почудился призрак сына Домисио. Она провела рукой по глазам, чтобы убедиться, что это не сон. Потом, словно к ней вернулась молодость, побежала к всаднику и, всхлипывая, стала обнимать его.

— Сам бог вернул мне тебя, мой сын… Сам бог…

Домисио, обессиленный, задыхаясь, еле тащился к дому. Бледный, без кровинки в лице, с отросшими чуть ли не до плеч волосами, он был похож на паломника в его смертный час. Совсем ослабев, он только молча показывал на свою грудь матери и брату, которые вели его в комнату к гамаку.

— Мать, это конец… — с трудом прохрипел Домисио, глядя, не отрываясь, своими пожелтевшими глазами на совершенно преобразившуюся старуху.

— Бог с тобой, сын мой, ведь здесь твоя мать, и она залечит твои раны. Я еще жива и готова отдать свою жизнь за тебя. Бентиньо, принеси Домисио кофе.