3

Немцы, напротив, повсюду действовали более успешно. Блокада укрепила их волю к победе и подняла военное производство, в чем они опережали всех остальных. Новый командующий Эрих фон Фалькенгайн оказался расчетливее и дальновиднее, чем Мольтке (имперские фигуры обычно были номинальными главнокомандующими, а реально командовали войсками начальники штабов, точно так же, как генералы на публике красовались верхом на конях, но пользовались автомобилями, когда надо было делать что-то более важное). Он понимал, что Германия не в силах одолеть три великие державы, и разъяснял кайзеру: если Германия еще не проиграла войну, значит, она ее выиграла. Фалькенгайн рассчитывал (и действовал соответственно) на то, что Россия выйдет из войны и возобновит партнерство с Пруссией, доминировавшей в Европе большую часть девятнадцатого века. Фалькенгайн был последователем Бисмарка (в нежелании, как говорил Бисмарк, «привязывать великолепный прусский фрегат к изъеденному червями австрийскому галеону»). И он не любил австро-венгров, считая их беспечными католиками, склонными к причудам (в прусской гвардии служил только один офицер-католик, Франц фон Папен, бездумно организовавший саботаж американской экономики во время службы военным атташе в Вашингтоне, а впоследствии похвалявшийся тем, что именно он назначил Гитлера).

Подобно Бисмарку, Фалькенгайн считал, что Германия не должна порывать с Россией, и его отношения с Конрадом временами приобретали весьма натянутый характер, до того натянутый, что он просто не ставил его в известность о важнейших решениях, касающихся Австро-Венгрии. Однажды Фалькенгайн послал своего офицера связи разведать втайне от австрийцев железные дороги севернее Кракова перед наступлением, о котором он сообщил союзникам только за неделю. Дело доходило до того, что Фалькенгайн и Конрад планировали операции во Франции и Италии, не согласовывая их друг с другом.

Мирные намерения в отношении России никак не реализовались, хотя они, вероятно, и были бы с пониманием восприняты отставными царскими государственными деятелями. Западные державы предложили царю Константинополь, чего не мог сделать Фалькенгайн. С другой стороны, в России развернулась кампания, довольно враждебная, против немецкого элемента, укоренившегося со времен Екатерины Великой, которая даже завезла немецких крестьян для того, чтобы обучать русских мужиков земледелию. Земельная реформа, землю — крестьянам, занимала важное место в российской политике в канун 1914 года, и теперь, если вы геройствовали на войне, то вам могли выделить весомый кусок конфискованных германских угодий. Немецкая жена царя сделалась пугалом. Но в любом случае царь не стал бы вести переговоры с немцами о мире, если, конечно, его к этому не принудили.

Следовательно, Германия должна наступать на Восточном фронте. Фалькенгайн, как и Черчилль, понимал, что на Западе возник тупик, и он был прав. Он предпринял последнюю атаку на Западе в апреле 1915 года, снова под Ипром, и она, как и неограниченная подводная война, оказалась еще одним упражнением в прусском тупом упрямстве. Появилось новое оружие — отравляющий газ, запрещенный Гаагской конвенцией. Его применение немцы оправдывали тем, что французские ружейные пули тоже начинялись газом. Это было действительно ужасное оружие, поражающее глаза и легкие. В первый раз его использовали на русском фронте в январе, но суровая зима значительно снизила эффективность отравления. В апреле газ пустили из цилиндров, и он вызвал панику среди британских и канадских солдат. Потом же немцам самим пришлось идти по зараженной территории. В результате было найдено простое средство: хлопчатобумажная или шерстяная тряпка, смоченная в моче, обеспечивала защиту от газа на полчаса, а затем появились и противогазы. Так или иначе, на Ипрском выступе немцы не смогли совершить прорыв, а если бы даже совершили, то Фалькенгайн не знал бы, что делать дальше. Его главной заботой стала Россия.

Здесь у него было больше шансов, поскольку западные державы рассеяли свои силы между Галлиполи и Францией. На фронте во Франции все замерло. На карте германские позиции казались слабыми: они выгнулись огромным выступом за Нуайон, находившийся всего в пятидесяти милях от Парижа, что постоянно смаковалось столичными французскими газетами. Генералы, падкие на паблисити, гипнотизировали себя и других мечтами об освобождении нации. Британские добровольцы миллионами покидали скуку городов, предвкушая гламурную солдатскую жизнь. Выступы особенно уязвимы для фланговых ударов: в Артуа на северном крыле, где стояли Британские экспедиционные силы, и в Шампани на южном крыле восточнее Парижа. Если британцам и французам удастся совершить прорыв на этих участках, то в бреши можно будет пустить конницу и даже окружить немцев в центральной части выступа. Это была фантазия постаревших генералов, обладавших лишь опытом кавалерийских наскоков в южноафриканских вельдах или песках Марокко, но грезящих о славе. Как все происходило на самом деле, описано в классических военных мемуарах Роберта Грейвса «Прощай все это». Грейвс, человек своего времени, горел романтическим патриотизмом, когда уходил добровольцем из Чартерхауса[6]. Офицеры в его полку любили чинопочитание, они носили мешковатые шорты, будто находились в Индии; полковникам нравилось унижать «уортов», младших офицеров, даже если они прежде были состоятельными и преуспевающими людьми. Немногие командиры отличались живостью ума, а некоторые оказались просто недоумками.

Первую попытку прорыва Британские экспедиционные силы предприняли 10 апреля у деревни под названием Нев-Шапель. На ранней стадии войны линии траншей были еще несовершенными, и британцы подтянули достаточное количество орудий, чтобы смять передовые позиции противника. А что дальше? Немцы подвезли резервы на поездах на другую линию обороны, а британские резервы шли пешком с ношей по шестьдесят фунтов на каждого солдата — вес хорошего дорожного чемодана. Прискакала конница и запрудила дороги. Орудия не успели пристреляться по новым германским позициям, а пехота уже выдохлась. Последующие атаки захлебнулись. Все это повторилось в мае. Однако добровольцы продолжали толпами прибывать, и на сентябрь запланировали новое, более масштабное наступление совместно с французами. При Лосе, шахтерском городе, британцы даже применили газ, но, как описал этот эпизод Грейвс, эксперимент закончился полным фиаско. Типичный британский ляпсус, о таких накладках хорошо помнят солдаты и той, и другой войн. Газ надо было выпускать из цилиндров. Но гаечные ключи оказались не того размера. Учителя химии ничего не знали об отравляющих газах и ненавидели дело, которое им поручили, а военные командиры выражали недовольство учителями химии. Подул не тот ветер, но цилиндры все-таки открыли, и газовое облако двинулось на британцев. Маленький городок Лос был взят, однако две резервные дивизии остались далеко позади и теперь спешно двигались по дощатым настилам коммуникационных траншей или по дорогам, забитым грузовиками, орудиями и долгожданной конницей, появившейся слишком поздно и обреченной на истребление, которое и случилось через пару дней. По крайней мере вся эта катавасия привела к одному позитивному результату: к смене командования. Сэр Джон Френч себя дискредитировал, и его заменил сэр Дуглас Хейг, пользовавшийся благосклонностью короля и неплохо проявивший себя в 1914 году. Французы в Шампани действовали успешнее. Двадцать пятого сентября, пользуясь огневым превосходством и слабостью германской обороны, они совершили прорыв, захватив двести орудий — солидный трофей. Подтягивались резервы, чтобы развить успех, но дали о себе знать старые проблемы: германские резервы прибыли по железной дороге, надо провести разведку новой линии обороны противника; поля сражения изрыты снарядами; воронки до краев заполнены водой и трупами. Жизненные силы Франции иссякали.