И когда его заслали в далекую глухую сибирскую деревню в 50 километрах от железной дороги «поднимать Советскую власть», вместо продвижения вверх по служебной лестнице, я его спрашивала:

– Почему мы живем в этой глуши? Хотелось бы получше жить, – я уже понимала, что это значит, жить получше.

– Понимаешь, дочь, для меня комфортабельной и счастливой является такая жизнь, когда я могу говорить правду. Неважно, где и как я живу, – отвечал отец.

Но я продолжала задавать вопросы:

– А что? В другом месте ты не мог бы говорить правду? – спрашивала я.

– Получается, что так, – отвечал он.

Эти его слова о правде на всю жизнь врезались в мою память и служили мне своеобразным слоганом, который я всегда вспоминала, когда нужно было либо выбрать правду, либо промолчать, чтобы сделать жизнь более комфортабельной в житейском смысле слова, и я обычно говорила правду, навлекая на себя всевозможные неприятности, но при этом всегда чувствовала себя счастливой.

Да, отец был прав: совершенно верно, только следуя правде, человек чувствует себя счастливым. Будучи еще подростком, я долго думала над его ответом, не понимая, отчего же только в той далекой сибирской деревне он имел возможность следовать правде? И спустя много лет ситуация для меня немного прояснилась.

Прежде чем переехать в Сибирь, наша семья, состоящая из четырех человек: родители и я с сестрой на полтора года младше меня, жили в одном из промышленных уральских городов. Отец очень серьезно и ответственно относился к своей работе секретаря райкома.

Дома его почти никогда не было, также он часто бывал в разъездах. А если по счастливому стечению обстоятельств он находился дома, то все время читал какие-то книги, занимаясь самообразованием.

И мама часто говорила ему:

– Ну, Федя, отвлекись хоть на минутку от чтения! Давай пообщаемся.

И тогда отец отвлекался, и они вели бесконечные беседы о чем-то о своем. А своим для них было государство. И много говорили они именно о государственных проблемах.

В то Советское время партийные городские власти координировали и контролировали работу всех городских предприятий. Отец, будучи очень скрупулезным человеком, обнаружил какие-то неувязки в документах одного крупного машиностроительного завода и начал тщательно знакомиться со всей документацией, интуиция и некоторые факты ему подсказывали, что у руководства завода находилась шайка воров и мошенников, деятельность которой покрывалась властями города.

Они очень много обсуждали с мамой эту проблему. Мама обладала необыкновенной интуицией и прозорливостью в подобных делах, ее талант даже был замечен местными властями, и ей неоднократно предлагали работу следователя, но она ни за что не соглашалась, поскольку любила свою работу школьной учительницы, да и лезть во все эти грязные дела ей не хотелось. Единственное, что она делала, так это старалась помочь своему мужу, которого очень любила.

Поздно вечером, когда, родители обсуждали свои дела, считая, что мы с сестрой уже крепко спим, хотя моя младшая сестра действительно крепко спала в это время, а я через открытую дверь детской комнаты слушала их разговоры. Эти разговоры были очень интересными, очень серьезными, они будили во мне понимание того, чем родители занимались целый день, пока находились на работе.

И чего я только не наслушалась. Очень часто они обсуждали документы, которые давали читать только членам коммунистической партии. Особенно они ужасались поведением и преступлениями какого-то неизвестного мне Берии, который, надо сказать, меня не очень интересовал, но это было значительно позднее. Обсуждая дела на заводе, отец часто говорил:

– Воры засели, зацепиться не за что, везде круговая порука.

Они также много говорили о России, о русских. Разговоры будили во мне счастье и радость от того, что я русская, что я принадлежу к тому особенному народу, который совершил революцию и построил Советский Союз.

Утром я всегда для подтверждения спрашивала у мамы:

– Мама, а я русская?

– Русская, конечно, – быстро отвечала мама, убегая на работу.

А я, счастливая, оставалась с сестрой дома, полная радости и величия, оттого, что я русская.

Если дело было летом, то мы с сестрой шли на улицу и гуляли, где хотели, часто босиком и в легких одинаковых ситцевых платьицах и панамках, сшитых из одинакового материала, умелыми мамиными рукам.

Обычно я крепко держала за руку мою сестру, худенькую, похожую на цыпленка с тонкой шеей, белокожую с широко открытыми синими глазами и светлыми волосами в контраст мне: смуглокожей, крепко скроенной, с темными волосами и зелеными глазами восточного типа. Как у нас говорили, сестра была в папину породу, а я – в мамину.

Позже мне удалось установить, что папа был чистопородно-русский, а мама – настоящий интернационал. Будучи коренной сибирячкой, она имела украинцев, поляков, немцев, корейцев среди своих ближайших родственников – родителей, дедушек и бабушек и совсем немного русской крови. И эта многонациональная кровь всегда играла во мне, давая разные впечатления и ощущения в жизни. Приезжая на Украину, я сразу сливалась с людьми и природой и говорила себе:

– Вот это мой дом, вот это моя жизнь!

И недавнее осквернение Украины бандеровцами с помощью американских рук, обагренных кровью многочисленных народов, было для меня, как пуля в сердце.

А «ненавистные поляки»! Я всегда восхищалась их умением так красиво организовать свой быт, свою жизнь! Живя еще в Сибири, я пыталась учить польский язык, чтобы читать польские журналы, имеющие массу полезных советов. Журналы приходили к нам в библиотеку только на польском языке. Но самое «ужасное и позорное» для меня в то позднее послевоенное время было иметь немецкую кровь. Эта кровь также кипела во мне в виде страсти все выстраивать в логический порядок, раскладывать по полочкам, докапываться до самой сути вещей, все сравнивать, анализировать и извлекать смысл, часто экономический из всякой мелочи. Я стала очень сильно скрывать эти качества после того, как кто-то обозвал меня «немкой».

Но, как оказывается, сильна восточная, корейская кровь, которой у меня одна восьмая часть, мой прадед был корейцем. Я никак не могла и до сих пор не могу принять эти европейские методы лечения и многие понятия в жизни. Но все-таки я – русская, поскольку мое сердце осталось в России, где похоронены мои предки, и это та единственная страна, ради которой я могу отдать свою жизнь.

И вот мы, две маленькие девочки, родные сестры, несмотря на то, что одна смуглянка, а вторая блондинка, взявшись за руки, шли по улице, поднимая столбы пыли босыми ногами. И, покрытые грязью и пылью, заканчивали свою прогулку тем, что заходили к отцу на работу в райком, где он работал, и по деревянной лестнице поднимались на второй этаж, и тут же сразу была дверь в его кабинет.

Нимало не смущаясь, мы открывали дверь кабинета и заходили в него. Метрах в трех от двери с левой стороны комнаты возвышался большой, похожий на корабль, стол отца, покрытый зеленым сукном. На столе было много удивительных вещей: мраморный набор для письма, включая особенную промокашку, похожую на каток, с ручкой, бокал, полный остроотточенных карандашей и много других непонятных предметов.