Конечно, на первом плане была сама женщина. Она приковывала к себе внимание, она господствовала. Родинка на щеке подчеркивала нежность и цвет ее кожи. Нос казался слишком острым, но прекрасно сочетался с высокими скулами и волевым подбородком. Пожалуй, в ее лице не было ни одной черты, на которой задержался бы глаз, но в целом она являла собой совершенство. И Фидлер влюбился в нее с первого взгляда.

– Прямо спящая красавица, – сказал он, понизив голос.

– Будем надеяться, что ты окажешься тем самым принцем, которому суждено ее разбудить, – пошутил Томкинс.

Доктор Кесслер удалился – предпочел не присутствовать при этой нелепой и смехотворной сцене, как он презрительно о ней отзывался.

Томкинс кивнул сиделке:

– Отдохните, мисс Элисон. – Он перевел взгляд на Фидлера: – Надолго ты с ней сегодня останешься?

– Для начала – на полчаса, не более.

Когда сиделка ушла, Фидлер присел на край кровати и жестом указал Томкинсу на стул. Потом взял руку Мары, чтобы определить температуру тела и общее состояние. Положил ладонь ей на лоб, откинув с него завиток темных волос. Окинул взглядом нагромождение подставок, флаконов и резиновых трубок по другую сторону кровати.

– Питание внутривенное?

– Начали так питать ее только вчера. Я распорядился временно прервать питание, пока ты не дашь свое заключение.

Фидлер повернул ее руку ладонью к себе и теперь разглядывал следы внутривенных вливаний на запястьях, где уже образовались кровоподтеки.

– Как функционируют кишечник и почки?

– Учитывая обстоятельства, можно считать, что удовлетворительно.

Томкинс снял с гвоздя над изножьем кровати карту Мары и передал Фидлеру. Тот пробежал ее глазами.

– Не нахожу здесь ничего нового.

Фидлер встал и откинул одеяло, открыв для обозрения редкой красоты женское тело, едва прикрытое тонкой, как паутинка, ночной рубашкой, в изобилии украшенной шелковыми кружевами и, судя по всему, ужасно дорогой. Впрочем, пациенты, столь знаменитые, как Мара Тэйт, в Павильоне Харкнесса получали все самое дорогое.

Фидлер нахмурился, почувствовав, что краснеет; он стыдился своей минутной слабости – восхищался прекрасным женским телом, пошел на поводу своих мужских инстинктов, вместо того чтобы смотреть на пациентку с профессиональной бесстрастностью медика.

– Хочу проверить ее рефлексы, – сказал он. – Могу я воспользоваться кое-какими инструментами?

– Разумеется.

Томкинс позвонил, призывая дежурную медсестру. Когда она пришла, Фидлер вручил ей список необходимого.

В течение следующих двадцати минут Фидлер обследовал Мару с головы до пят: ощупывал ее, колол кончики пальцев рук и ног тонкими иглами, легонько постукивал по локтям и коленям резиновым молоточком. Пациентка оставалась бесчувственной, точно манекен, и только едва заметное колыхание ее груди при вдохе и выдохе свидетельствовало о том, что она жива.

Удовлетворенный обследованием, Фидлер снова сел на край кровати. Затем взял Мару за руки и принялся разговаривать с ней как ни в чем не бывало, как если бы она могла его слышать.

– Ваш дедушка Дрю Тэйт, конечно, гордился бы вами, Мара… И все члены семьи Тэйтов гордились бы, особенно…

– Дрю был ее прадедом… – перебил Томкинс.

Фидлер улыбнулся:

– Я знаю, Лес. Я хотел проверить, вызовет ли моя ошибка реакцию с ее стороны.

– Но она без сознания, не слышит тебя.

– Да, без сознания. Но это вовсе не означает, что она не слышит меня. – Фидлер продолжал: – Ваша бабушка, Мара Первая, была прелестной женщиной. Я видел ее портрет. И ваша мать тоже была красавицей. Кровь – великое дело, и происхождение сказывается. Вы тому живое подтверждение, вы, последняя из прекрасных женщин рода Тэйтов… Впрочем, вы еще можете выйти замуж и произвести на свет Мару Четвертую.

Фидлер внимательно наблюдал за ней, и ему показалось, что ответом на его последние слова было едва заметное движение ресниц – они вроде бы чуть дрогнули. Томкинс, стоявший позади, сжал плечо коллеги, подтвердив тем самым, что тот не ошибся.

– Будь я проклят… На мгновение мне показалось, что она сейчас откроет глаза, – прошептал Томкинс.

Время от времени нескончаемый монолог психиатра, казалось, вызывал едва заметную реакцию пациентки – подрагивание ресниц и губ, движение пальца руки или ноги.

Наконец Фидлер умолк.

– Мне удалось до нее достучаться, – объявил он, немного помолчав. – Нет сомнения, что удалось, но пока это не дало желанного эффекта. Думаю, на сегодня достаточно. Завтра в девять утра я введу ей пентотал. Скажи сиделке, чтобы приготовили комплект IV к моему приходу.

– Не понимаю, – пробормотал Томкинс, – какой смысл одурманивать ее этим препаратом, когда она и так уже в глубоком трансе?

– Но пока я не контролирую ее состояние. Что следует сделать, чтобы вывести ее из этого состояния? Нет, я неправильно выразился. Чтобы тебе стало яснее, скажу иначе: я хочу поставить на рельсы поезд, сошедший с них, чтобы он мог продолжать движение, а машинист мог его вести. Я и есть машинист…

Томкинс недоверчиво смотрел на коллегу.

– Я рад, что старина Кесслер решил держаться подальше от всего этого, – проговорил он наконец.

Фидлер со смехом похлопал его по плечу.

– Не беспокойся о ней, Лес. Интуиция подсказывает мне: леди достойнейшим и наилучшим образом выкарабкается. Да… если поторопиться, я еще успею принять последнего из моих сегодняшних пациентов. Увидимся завтра утром?

– Как можно раньше. И в полной боевой готовности. Я бы ни за что на свете не пропустил такое шоу.

Фидлер не оценил юмор приятеля.

– Скверная шутка, старина, – отозвался он. – Уверяю тебя: то, что предстоит завтра, никак нельзя назвать шоу – ни в каком смысле слова. Поверь, когда я работаю, мне не до шуток. – Он с улыбкой пожал руку Томкинса. – Итак, увидимся завтра, Лес. И спасибо, что обратился за консультацией ко мне. Для Мары Тэйт я расшибусь в лепешку, но сделаю все как надо.

Фидлер бросил прощальный взгляд на неподвижное тело на кровати. Поднес руку к губам и послал своей пациентке воздушный поцелуй.

– Пока, любовь моя.

Томкинс смотрел ему вслед с кислой улыбкой.

– Это, мисс Элисон, совершенно особенный человек, – обратился он к сиделке, вошедшей в палату.

Через определенные промежутки времени капля жидкости изливалась из флакона, установленного на стенде IV у постели Мары, и проделывала долгий извилистый путь по прозрачной пластиковой трубке к блестящей металлической игле, через которую эта жидкость вводилась в вену Мары.