беспечность. Жарко, хочется покурить в холодке. А тут под боком склад, дверь в который не закрыта. Там, внутри, прохладно и ящики, ящики, на которых нарисовано что-то темное. Сажусь на ящик, закуриваю. Вдруг заходит Ена и делает мне замечание в матерной форме.

Оказывается, я расслабился на ящике с бомбой.

Так что одни молятся при артналете, а другие равнодушно дымят верхом на бомбе. Вот она схожесть русско-православной и арабо-мусульманской идентичностей. В 1992 году журнал VIP опубликовал мою статейку «Русские не арабы, но как похожи».

По дороге в Бильбейс я втихомолку вспоминал о марыйском курсе «Советский Союз», где попадалось немало знакомых слов. В авиационных терминах я разбирался, как известное животное в апельсинах. Ну не попадались они мне по жизни.

Здесь не мог помочь даже великий и могучий барановский словарь, тем более что он был арабско-русским, а мне требовался русско-арабский, причем технический словарь. Представьте, что вы попали в темный коридор без фонаря, а ваша задача не только самому идти по этому коридору, но еще служить провожатым целой веренице бредущих за вами горемык.

Поздно кого-то критиковать, но Министерство обороны Союза могло бы и позаботиться о «переводилах» и оснастить несчастных подходящими словариками. Увы, в МО всегда был и сохранился избыток стратегов, но не прагматиков. Тому свидетельство и ввод «ограниченного контингента» в Афганистан, и чеченские войны.

Помощь пришла неожиданно. Кто-то из ивяшных приятелей перед отъездом на каирскую голгофу осчастливил меня собственным, созданным вручную словарем технических терминов – толстой тетрадью с каллиграфически выписанными словами. Передачу тетради приятель снабдил следующим выражением: «Она мне теперь на хрен, а тебе может пригодиться». И пригодилась!

Тетрадь оказалась бесценным даром. Например, там был перевод слова «тангаж» – кто из нормальных читателей ведает, что сие значит? А это, когда самолет идет сначала вверх, а потом вниз. По-арабски – «сууд валь хубут». Красиво звучит, а попробуй запомни. Оттуда-то я узнал и про «джаннах мутахарика» – «раздвижное крыло».

…Занятие с летным составом должно было начаться через три дня после приезда, а голова уже распухла. Кроме терминов, то есть существительных, приходилось ориентироваться еще и в глаголах. Арабские глаголы это вам не гамлетовское «to be or not to be».

Кроме терминологии предстояло осваиваться в новом житье-бытье. Сразу стало ясно, что наше жилище – не пятизвездочный отель (впрочем, о существовании таковых я даже не подозревал, да и были ли они в начале 70-х прошлого века?). Смотрелось оно более чем скромно, хотя поначалу могло показалось уютным. Четыре кровати, столько же прикроватных тумбочек, один обеденный стол. Один на всех санузел с ванной, которая, судя по ее виду, появилась еще в эпоху фараонов. Другая отведенная нашей группе комнатенка была столь же непритязательной.

В комнатах было по два окна, под которыми проходила не то канава, не то маленький окопчик. Дом двухэтажный. На втором этаже, где мы и зажили, был небольшой холл, за холлом веранда, на веранде тоже стол, цветной телевизор и большой коричневый шкаф, на крыше которого проживала большая крыса – у нее там находилось родовое гнездышко. Крыса вела себя дружелюбно и, когда мы играли в карты, иногда спускалась вниз и неторопливо фланировала у нас под ногами. Кто-то даже придумал для нее имя – Крыска Толя. Почему Толя – не помню.

В остальных двух комнатах жили по два летчика – два наших, два египтянина.

О наших летчиках ходила такая легенда. Еще до Египта я от кого-то слышал, что в один прекрасный день два египетских самолета, нарушив негласную договоренность, полетали над одним израильским городком на столь малой высоте, что в домах вылетели из окон стекла. Получился скандал. Позже выяснилось, что это на спор – кто ниже пролетит – резвились советские асы, якобы наши соседи по «отелю». Имена этих ребят (пилотов) я помню, чтобы не показалось, что это выдумка. (Намекну: фамилия одного их них такая же, как у главного персонажа в романе «Анна Каренина».) Рассерженное советское командование вроде бы уволило обоих «чкаловых» из армии, но потом восстановило, и один из лихачей впоследствии даже командовал авиаполком.

С нашими летчиками я не общался, а с арабскими лейтенантами Саидом и Мухтаром – сколько угодно. Вместе с другими летчиками они осваивали «сушки». И Саид, и Мухтар вели себя слегка горделиво, а у меня почему-то возникла мыслишка, то они направлены в эскадрилью еще и для того, чтобы приглядывать за нами. Хотя приглядывать-то было незачем. Я с ними сблизился – порой просил помочь разобраться в авиаязыке, и они помогали, хотя и ухмылялись.

Мухтар собирался жениться, и его невестой была дикторша на каирском телевидении. Как-то раз мы даже встречались – красивая, с умными «нефертитскими» глазами египтянка.

Первое написанное арабскими буквами слово, которое попалось на глаза в коридоре с учебными классами, было «ат-табелька». Дважды прочитав его и ничего не поняв, я намеревался раскрыть самодельный словарь, однако Саид разъяснил его смысл. Непонятная надпись означала «расписание полетов», а пришла она из чешского языка. Позже, когда работал в 80-х в Праге в журнале «Проблемы мира и социализма», это слово неоднократно попадалось на глаза в разных учреждениях. Tabelka по-чешски – просто-напросто расписание. А в «расписание полетов» в Бильбейсе оно превратилась, потому что до нас работали чехословацкие товарищи, тренировавшие египтян на самолетах Л-29. На базе сохранилось несколько этих элегантных, женственных самолетов, напоминавших скорее о балете, чем о войне.

Не помню, какой была тема самой первой лекции, но мне показалось, что кое-что из моего перевода до слушателей дошло.

Наступил час вопросов. У меня покраснели уши. Говорить я еще кое-как мог, но вот понимать вопросы… Каждый, кто учил язык, знает, как это сложно. «Сейчас, – мелькнула мысль, – вот тот, который внимательнее всех меня слушал, подымет руку, и…» Именно этот и спросил. …Я чуть не заплакал от радости. Он задал вопрос на арабском литературном языке, которому меня почти четыре года учили. Я его понял. Наверно, такое радостное чувство испытывает случайный олимпийский чемпион, дуриком занявший золотое первое место.

Назавтра наступили суровые, изматывающие от необходимости ежеминутно слушать и понимать арабский будни.

Перевод – профессия многогранная, особенно если ты один. В обязанности одного-единственного входило:

– переводить лекции (если твой перевод понимают);

– находиться при технаре, который объясняет, что и как нужно подкручивать в самолете;

– быть в постоянной готовности, если вообще кто-то попросит тебя что-то перевести;

– по распоряжению начальства письменно переводить что-то из технического описания;

– и вообще быть готовым к любым неожиданностям самого разного характера.

Переводить приходилось всё! Например: «Да скажи ты ему, что он мудак, пошли его…» Если задержался, то торопят, переспрашивают: «Ты его точно послал?» Тот, кого посылают, может и сам послать. Египетский мат я старательно записывал в книжечку, а потом заучивал. Помогало. Египтяне в свою очередь любопытствовали насчет русского мата и оказывались прилежными учениками.

Друг мой Саша, работавший в семидесятые в Индонезии, восхищался, до каких высот освоили русский мат местные портовые грузчики. Неплохо владеют им индийцы, благодаря развитию туризма русский мат используют турки – «приезжайте к нам в Анталью». Разумеется, его знают и в Афганистане, особенно военные и чиновники в Кабуле. Про бывшие братские соцстраны и говорить не приходится. Но это касается старших поколений.

Рядовой арабский переводчик трудился «прислугой за всё», что было малоприятно, но полезно – когда еще придется каждый миг тренировать себя в иностранном наречии.

Бывали, конечно, и счастливые мгновения. Лежишь порой под деревцем на травке в «душме» – так по-бильбейски звалась самолетная стоянка, жуешь зеленый тонкокожий лайм и смотришь, как «твой» спец Коля Тымчик на пальцах растолковывает египетскому сержанту, чего куда крутить. Следовало бы подойти и помочь, но так не хочется выползать из тени.

Вот так наслаждался я однажды покоем, и вдруг аккуратно подкатывает ко мне лет сорока седой сусального вида