— Ну и как вам удалось сбить эту североамериканскую пару, Зигфрид? — на малую долю секунды оторвавшись от бутылки, спросил меня Киммель, а затем продолжил вливать в себя великолепный французский коньяк, одновременно навострив уши, чтобы не пропустить самые интересные моменты из моего рассказа.

А мне рассказывать-то было особо нечего: не будешь же говорить своему командиру о том, что с этими североамериканцами мы поступили не совсем по-джентльменски, и когда наш истребитель приближался к ним, то, мерцая, представлялся попеременно BF109E и японским «Зеро». Тут даже смелый и бывалый пилот не сразу сообразит, что же происходит с ним: то ли его атакует враг, то ли ему все это только кажется. Пилотам из Североамериканских Штатов потребовалось несколько секунд, чтобы принять решение, как им поступить в данной ситуации. А мы с Динго оказались шустрыми парнишками, не дали времени североамериканцам спохватиться, разобраться в ситуации и вступить в схватку с нами. Мне потребовалось некоторое время, чтобы продумать, как правильно ответить майору Киммелю на его несколько нетактичный вопрос.

Но в этот момент из-за угла ангара появился инженер-техник Норт. За эти две недели из простого труженика он превратился в настоящего героя трудового фронта и был нарасхват, имя его не сходило с уст начальства и рядовых летчиков полка. Ни один инженер-техник не мог так хорошо перебрать двигатель истребителя, чтобы он превратился в более мощный и практически бесшумный агрегат. Обер-лейтенанта Норта освободили от обязанности инженера-техника по обслуживанию моего истребителя, назначили заместителем капитана Фромма, в обязанности вменили заниматься одной только переборкой двигателей истребителей полка. Сегодня половина истребителей нашего полка имела перебранные его руками двигатели, которые работали действительно надежно и мощно, значительно увеличив сроки их эксплуатации.

Поэтому я, отвечая на только что заданный вопрос майора, головой кивнул в сторону Норта, словно говоря, что эти золотые руки вот этого парня помогли нам с Динго победить североамериканцев. Ведь сегодня мы вылетали на истребителях, двигатели которых были одними из первых перебраны Нортом.

Немного захмелевший майор Киммель (ведь только офицер и настоящий джентльмен может за один присест влить в себя треть бутылки такого благородного и очень крепкого напитка, как коньяк, и при этом удержаться на ногах) по-своему понял мой кивок в сторону Норта. Некоторое время он еще постоял, в упор рассматривая меня каким-то рассеянным взглядом своих карих глаз, еще раз кивнул и чуть заплетающимся шагом отправился в штаб. Лейтенант Динго на лету перехватил мою невысказанную мысль и, бросив парашют на землю, неторопливой рысцой поспешил за майором, чтобы майор, не дай бог, случайно не вступил бы своими начищенными до глянцевого блеска сапогами в грязную лужу. Вскоре мой верный ученик, лейтенант Люфтваффе и ведомый одновременно, един в трех лицах, вернулся обратно с устным подтверждением того, что майор Киммель благополучно дошел до штаба и по дороге не столкнулся с подполковником Цигевартеном, который в полку прослыл настоящим блюстителем трезвости.

Утром следующего дня первая эскадрилья была поставлена на боевое дежурство. На взлетно-посадочной полосе постоянно находилось звено истребителей, готовое подняться в воздух по первому сигналу тревоги, а остальные звенья находились в готовности № 2, когда все пилоты были одеты в полетные комбинезоны, имели при себе личное оружие и не отлучались от своих истребителей на очень большое расстояние. Парни были готовы вылететь в любую минуту, им оставалось только получить приказ и идти на взлет.

Этим утром я лежал на спине в тени от крыла своего истребителя и, покусывая травинку, посматривал в ясную синеву неба, где буйствовало неистовое, но такое родное солнышко. Издалека послышался приближающийся шум двигателя штабного «Опеля». Повернув голову в этом направлении, я увидел только длинный хвост пыли, но не сам автомобиль. Однако вскоре «Опель» остановился недалеко от меня, и на траву ступили мужские ноги в отлично начищенных сапогах. Только один человек в полку носил такие сапоги, каждое утро ординарец начищал эти сапоги гуталином до идеального блеска, и этим человеком, разумеется, был майор Киммель. Сапоги остановились подле меня и носами чуть не уткнулись мне в нос. После вчерашнего мальчишника по случаю первой победы, который завершился далеко за полночь, я чувствовал себя совершенно разбитым и у меня совершенно не было желания даже реагировать на появление такого уважаемого лица, как начальник штаба полка. Сначала майор Киммель немного покашлял, стараясь кашлем разбудить меня или хотя бы вызвать во мне хоть какую-то реакцию на его появление. Но все, что я мог сделать в это отличное, но одновременно такое паршивое утро, так это только слушать, стараясь как можно дольше сохранять неподвижность тела. Поэтому первым пришлось заговорить начальнику штаба.

— Зигфрид, мы тут немного подумали, посовещались и решили предложить твоей первой эскадрилье одно небольшое дело, — не спеша заговорил майор Киммель.

Майор не закончил мысль и умолк на полуслове. Из-под крыла я увидел, как судорожно сжались его руки в кулаки. Потому что в этот момент лейтенант Динго, увидев автомобиль рядом с моим истребителем, резонно предположил, что к нам прибыло высокое штабное начальство, и решил поддержать меня морально своим присутствием. Он поднялся с земли, где отдыхал после вчерашней вечеринки (ему очень понравился вражеский напиток — виски), и решительно зашагал в нашем направлении. Выражение его лица выдавало серьезный настрой молодого офицера, а это не предвещало ничего хорошего ни мне, ни майору. Дело в том, что в последнее время лейтенант Динго стал очень сурово относиться к штабным офицерам, он на дух их не переносил их в моем присутствии. В эти моменты с парнем происходили странные метаморфозы, словно он снова возвращался в свое взбалмошное детство, становился нетерпимым к любому высказыванию штабников, начинал ерничать, кривляться, а в иных случаях открыто им грубить и хамить. Но все это происходило только в том случае, если офицеры штаба разговаривали со мной или передавали мне очередной приказ, а лейтенант Динго оказывался случайным или неслучайным свидетелем таких разговоров. Ничего подобного вообще не происходило, если штабные офицеры разговаривали по отдельности со мной или с лейтенантом Динго. Каждый случай подобного хамского поведения лейтенанта Динго по отношению к старшим офицерам заслуживал строгого дисциплинарного взыскания, но штабники хорошо понимали, что молодого офицера просто заносит в таких случаях, и потому не предпринимали никаких мер и не устраивали служебных разбирательств. А что касается Динго, то он, по всей очевидности, воспылал высоким уважением ко мне, но полагал, что эти старшие офицеры не оценивают должным образом моих боевых заслуг и обращаются ко мне, к его командиру, неподобающим тоном.

Чтобы избежать никому не нужных осложнений с Динго и позволить майору Киммелю до конца высказать мысль, я со стоном перевернулся на другой бок и взмахом руки дал понять лейтенанту Динго, что со мной все в порядке, никаких проблем с майором Киммелем нет и что он может снова возвращаться к своему истребителю.

— Тут из штаба армии поступил приказ на нанесение бомбоштурмового удара. Твой и Динго истребители на сегодняшнюю ночь мы превратим в штурмовики и на каждый из них подвесим по три авиабомбы по двести пятьдесят килограмм. — Краем глаза майор заметил, что лейтенант Динго возвращается на стоянку своего истребителя. Он свободно передохнул, опустился на колени рядом со мной и, расстелив передо мной карту, принялся объяснять детали боевого задания.